|
|
|
|
- -
хотя сердце - нет-нет, и сожмется внезапно от тоски. Занимают
встречи, поражают перемены в лицах, оглушают шум и движение.
Но когда настанет вечер и возня в полутемной спальне уляжется, - о,
какая нестерпимая скорбь, какое отчаяние овладевают маленькой душой! Грызешь
подушку, подавляя рыдания, шепчешь милые имена и плачешь, плачешь жаркими
слезами, и знаешь, что никогда не насытишь ими своего горя. И вот тогда-то
понимаешь впервые весь потрясающий ужас двух неумолимых вещей:
невозвратимости прошлого и чувства одиночества. Кажется, что сейчас же с
радостью отдал бы всю остальную жизнь, перенес бы всяческие мучения за один
только день того светлого, прекрасного существования, которое никогда не
повторится. Кажется, ловил бы каждое милое, заботливое слово и заключал бы
его навсегда в памяти, впивал бы в душу медленно и жадно, капля по капле,
каждую ласку. И жестоко терзаешься мыслью, что по небрежности, в суете и
потому, что время представлялось неисчерпаемым, - ты не воспользовался
каждым часом, каждым мгновением, промелькнувшим напрасно. /540/
Детские скорби жгучи, но они растают во сне и исчезнут с завтрашним
солнцем. Мы, взрослые, не чувствуем их так страстно, но помним дольше и
скорбим глубже. Вскоре после похорон Чехова, возвращаясь с панихиды, бывшей
на кладбище, один большой писатель сказал простые, но полные значения слова:
- Вот похоронили мы его, и уже проходит безнадежная острота этой
потери. Но понимаете ли вы, что навсегда, до конца дней наших, останется в
нас ровное, тупое, печальное сознание, что Чехова нет?
И вот теперь, когда его нет, особенно мучительно чувствуешь, как
драгоценно было каждое его слово, улыбка, движение, взгляд, в которых
светилась его прекрасная, избранная, аристократическая душа. Жалеешь, что не
всегда был внимателен к тем особенным мелочам, которые иногда сильнее и
интимнее говорят о внутреннем человеке, чем крупные дела. Упрекаешь себя в
том, что из-за толкотни жизни не успел запомнить, записать много
интересного, характерного, важного. И в то же время знаешь, что эти чувства
разделяют с тобою все те, кто был близок к нему, кто истинно любит его как
человека несравненного душевного изящества и красоты, кто с вечной
признательностью будет чтить его память, как память одного из самых
замечательных русских писателей.
К любви, к нежной и тонкой печали этих людей я обращаю настоящие
строки.
I
Ялтинская дача Чехова стояла почти за городом, глубоко под белой и
пыльной аутской дорогой. Не знаю, кто ее строил{540}, но она была, пожалуй,
самым оригинальным зданием в Ялте. Вся белая, чистая, легкая, красиво
несимметричная, построенная вне какого-нибудь определенного архитектурного
стиля, с вышкой в виде башни, с неожиданными выступами, со стеклянной
верандой внизу и с открытой террасой вверху, с разбросанными то широкими, то
узкими окнами, - она походила бы на здания в стиле moderne, если бы в ее
плане не чувствовалась чья-то внимательная и оригинальная мысль, чей-то
своеобразный вкус. Дача стояла /541/ в углу сада, окруженная цветником. К
саду, со стороны, противоположной шоссе, примыкало, отделенное низкой
стенкой, старое, заброшенное татарское кладбище, всегда зеленое, тихое и
безлюдное, со скромными каменными плитами на могилах.
Цветничок был маленький, далеко не пышный, а фруктовый сад еще очень
молодой. Росли в нем груши и яблони-дички, абрикосы, персики, миндаль. В
последние годы сад уже начал приносить кое-какие плоды, доставляя
<> 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 >>>
- -
|
|
