|
|
В Москве с доставкой в район Ломоносовский.
|
|
|
|
|
|
- -
Антон Павлович остался в Таганроге оканчивать гимназический курс. И
только с этого времени начались для него новые дни и он вздохнул свободно:
над ним перестали висеть кошмаром спевки, пение в безголосом хоре в церквах
и внушавшая отвращение лавка со всеми теми ненормальностями и мучениями,
вспоминая о которых покойный писатель с горечью говорил:
- В детстве у меня не было детства...
x x x
Антон Павлович Чехов никогда не обладал выдающимся слухом; голоса же у
него не было вовсе. Грудь тоже была не крепка, что и подтвердилось потом
болезнью, которая свела его преждевременно в могилу. Несмотря, однако же, на
все это, судьба распорядилась так, что А.П. до третьего и чуть ли, кажется,
не до четвертого класса гимназии тянул тяжелую лямку певчего в церковном
хоре. Вспоминая впоследствии, в зрелом возрасте, эти годы принудительного
певчества, покойный писатель не раз говаривал с грустью:
- В детстве у меня не было детства...
А попал Ант.П. в певчие следующим образом.
Павел Егорович - отец писателя - с ранних лет своей жизни был большим
любителем церковного благолепия, церковных служб и в особенности
церковного /64/ пения. В молодости он жил в деревне, посещал усердно
сельскую церковь и выучился у местного сельского священника играть на
скрипке по нотам и петь тоже по нотам. Во время церковных служб он пел и
читал в деревне на клиросе. Впоследствии он был привезен своим отцом - дедом
писателя - из деревни в Таганрог и отдан к местному богатому купцу Кобылину
в мальчики-лавочники. Пройдя здесь суровую школу сначала мальчика, затем
"молодца", а потом и приказчика, Павел Егорович к тридцати годам своей жизни
открыл в Таганроге собственную бакалейную торговлю и женился. Выйдя из-под
ферулы строгого хозяина - Кобылина, Павел Егорович почувствовал себя
самостоятельным и свободным. Эта свобода дала ему возможность ходить в
церковь, когда ему вздумается, и отдаваться пению сколько душе угодно.
Перезнакомившись с духовенством местных церквей, Павел Егорович стал петь и
читать на клиросах вместе с дьячками, а потом какими-то судьбами добился
и того, что стал регентом соборного хора, которым и управлял несколько лет
подряд. Будучи человеком религиозным, он не пропускал ни одной всенощной, ни
одной утрени и ни одной обедни. В большие праздники он неукоснительно
выстаивал две обедни - раннюю и позднюю - и после обеда уходил еще к
вечерне.
Идеалом церковной службы была для него служба в монастырях на Афоне (о
чем ему рассказывали заезжие афонские монахи), где все читалось и пелось
"продлинновенно, вразумительно и без пропусков" и где, например, всенощная
начинается в шесть часов вечера, а кончается в шесть часов утра. Этот идеал
он и старался осуществлять, где только было возможно. Забравшись на клирос к
дьячкам, он любил читать во время всенощной шестопсалмие и канон и уже читал
так протяжно и длинно, что нередко священник высылал из алтаря попросить
чтеца "ускорить, не замедлять и не затягивать". Управляя соборным хором, он
так затягивал пение, что прихожане роптали и не раз тут же, в церкви,
обращались к Евгении Яковлевне - жене Павла Егоровича - с просьбою:
- Скажите же, наконец, Евгения Яковлевна, вашему мужу, что так тянуть
невозможно. Во всех церквах /65/ обедня давно уже отошла, а у нас еще только
"Верую" поют...
Но на Павла Егоровича ни увещания жены, ни ропот прихожан не
производили никакого действия. Он упрямо защищал "продлинновенность" и
всякий раз ссылался на пример афонских монастырей.
- Так ведь то - на Афоне; а мы не монахи, - возражали прихожане.
- Зато - благолепие! - упрямо стоял на своем
<> 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 >>>
- -
|
|
