|
|
|
|
- -
Лицо было желтое, изможденное, он часто кашлял и зябко кутался в
плед, несмотря на то, что вечер был на редкость теплый... Помню, в ожидании
ужина, мы сидели на скамеечке возле его дома, в уютном уголке, украшенном
клумбами чудесных тюльпанов; рядом, у ног Чехова, лежал, свернувшись, его
мелиховский любимчик, собачка Бром, маленькая, коричневая, презабавная,
похожая на шоколадную сосульку... Чеховски деликатно, меткими полунамеками,
А.П. повествовал мне о своих житейских невзгодах и сетовал на вызванное ими
крайнее переутомление.
- Знаете, Жан, что мне сейчас надо? - заключил он, и в его голосе
звучала страдальческая нота. - Год отдохнуть! Ни больше, ни меньше. Но
отдохнуть в полном смысле. Пожить в полное удовольствие; когда вздумается, -
погулять, когда вздумается, - почитать, путешествовать, бить баклуши,
ухаживать... Понимаете, один только год передышки, а затем я снова примусь
работать, как каторжный!
Я исподлобья взглянул на Чехова и подумал: "Боже мой! что сделала
"литература" с человеком в какие-нибудь десять лет! Тогда, при первой
встрече в гостинице "Москва", это был цветущий юноша, а теперь... чуть
только не старик".
Но зато какая была вместе с тем перемена в духовном отношении! Это был
как бы другой человек. В тот первый период жизнерадостной юности и
неугомонных успехов Чехов обнаруживал "по временам" досадные черты какой-то
студенчески легкомысленной заносчивости и даже, пожалуй, грубоватости... Но
уже в третий свой приезд в Петербург (в 1891 г., после своего путешествия на
Сахалин){37} этих резких диссонансов как не бывало, что дало мне повод
как-то заметить А.П. в интимной беседе, что "после Сахалина он значительно
исправился". Чехов нимало не обиделся на мой случайный каламбур и сумрачно
проговорил:
- Да, много чего я там насмотрелся... много чего передумал!
Смерть брата (художника) и путешествие на Сахалин наложили на Чехова
свою мистическую печать... В своих \76\ работах он стал вдумчивее,
углубленнее, в речах осмотрительнее, деликатнее, в отношениях к людям
заметно сдержаннее. Пережитые потрясения точно открыли ему новое, более
широкое поле зрения, и он глядел теперь вперед, как бы через головы людей,
храня про себя ему одному ведомые психологические загадки и откровения.
Видимо, даже самый недуг, постигший Чехова и физически его подтачивающий,
косвенно влиял на это духовное обновление (невольно вспоминается чуткое
слово Гоголя "о значении болезней"){38}.
Про теперешнего Чехова можно было сказать, несколько перефразируя, то
же, что он сказал о своем друге, Свободине: "Он всегда был душевно
притягателен, но последнее время производил какое-то совсем особенное,
необыкновенно трогательное впечатление".
Не могу обойти попутно еще одной художнической черты: одновременно с
личным совершенствованием совершенствовался и слог Чехова.
Зато как быстро и легко писал он вначале!
Помню, в первые дни нашего знакомства, зашел я как-то к нему в номер
гостиницы "Москва". Вижу - Чехов сидит и быстро пишет. Я хотел было
отретироваться, рассчитывая, что пришел не очень кстати и наверное помешал.
- Напротив, Жан, вы пришли как нельзя более кстати и должны мне помочь.
Я сейчас описываю путешествие "артиллерийской бригады" и боюсь, как бы где
не наврать. Вот, будьте добры, как бывший артиллерист, внимательно
проштудируйте эту страничку!
И он усадил меня на свое место. Передо мною было окончание известного
чеховского рассказа
<> 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 >>>
- -
|
|
