|
|
|
|
- -
/>настороже, по Тверской ехали Антон Павлович и Г-ский. Г-ский держал в руках
завернутую в бумагу тыкву с огурцами. Проезжая мимо городового, Г-ский
останавливает извозчика, подзывает городового и с серьезным, деловым лицом
передает ему в руки завернутую тыкву. Городовой принял в руки тыкву. Когда
извозчик тронул дальше, Г-ский как бы в виде предупреждения крикнул
городовому:
- Бомба!
И шутники унеслись на лихаче дальше по Тверской. А опешивший городовой,
боясь двинуться с места, стоял по середине улицы, бережно держа в руках
завернутую тыкву.
- Я же все оглядывался, - говорил Антон Павлович, - мне хотелось
увидеть, что он будет делать дальше, да так и не увидел{405}.
Наступили летние каникулы, все разъехались, а больной все еще не было
лучше, - она все еще была в опасном положении.
До сих пор, несмотря на долгое знакомство с Антоном Павловичем, я не
чувствовал себя с ним просто, /406/ не мог просто относиться к нему, я
всегда помнил, что передо мной знаменитость, и старался казаться умнее, чем
я есть. Эта неестественность, вероятно, стесняла Антона Павловича. Он любил
только простые отношения. Моя жена, которой сразу удалось установить с ним
эти простые отношения, всегда чувствовала себя с ним свободнее меня. Нет
возможности описать, о чем они вдвоем разговаривали и как эта легкая,
непринужденная болтовня веселила и забавляла по природе естественного и
простого Антона Павловича.
И только в эти долгие дни, которые я просиживал вместе с Антоном
Павловичем в комнате рядом с больной, мне впервые удалась найти эту простоту
в наших отношениях. Это время сблизило нас настолько, что Антон Павлович
стал иногда обращаться ко мне с просьбами интимного характера, на которые он
был так щепетилен. Так, например, узнавши, что я умею впрыскивать мышьяк, -
а я как-то похвастался при нем своей ловкостью в этой операции, - он
попросил меня сделать ему впрыскивание.
Наблюдая за моими приготовлениями, он одобрительно улыбался и готов был
уже поверить в мою ловкость и опытность. Но дело в том, что я привык это
делать только с новыми, острыми иглами, а тут мне попалась игла, уже
довольно много поработавшая.
Он повернулся ко мне спиной, и я стал делать ему прокол. Тупая игла
никак не могла проколоть кожу. Я сразу струсил, но никак не мог покаяться в
своей неловкости, стал колоть еще усиленнее, и очевидно, причинил ему
значительную боль. Антон Павлович даже не вздрогнул, но только один раз
коротко кашлянул, и, я помню, этот кашель убил меня. После этого кашля я
совершенно растерялся и придумывал, как мне выйти из этого тягостного
положения. Но ничего подходящего не приходило в голову.
Надавив на тело концом и повернув шприц несколько вбок, чтобы дать
впечатление воткнутой иголки, я просто-напросто выпустил наружу всю
жидкость, которая и вылилась на белье.
Когда операция кончилась и я сконфуженно клал шприц на место, Антон
Павлович с приветливым лицом повернулся ко мне и сказал:
- Чудесно-с! /407/
Больше, однако, он ко мне с этой просьбой не обращался, хотя мы и
условились, что я всегда буду делать ему впрыскивания.
Большое место в тогдашних наших разговорах занимал наш новый театр,
строившийся в Камергерском переулке. Так как Антону Павловичу нельзя было
покидать больную, то ему приносили на дом планы, чертежи и т.д.
Антон Павлович за время болезни жены сам очень истощился и ослаб. Жили
они в доме Сандуновских бань, окна выходили в переулок, в июне воздух был
ужасный, пыльно, душно,
<> 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 >>>
- -
|
|
