|
|
|
|
- -
о начале 90-х годов: - "Чехов не общественный деятель".
Но это было более чем близоруко. Его все возрастающая литературная слава
как-то заслоняла от публики его общественную деятельность, а кроме того, он
сам никогда не распространялся о ней".
"О, как ошибались те, которые в печати и в своем воображении называли
его человеком равнодушным к общественным интересам, к мятущейся жизни
интеллигенции, к жгучим вопросам современности, - писал впоследствии и
Куприн. - Он за всем следил пристально и вдумчиво; он волновался, мучился и
болел всем тем, чем болели лучшие русские люди".
Иное дело, что, как заметил И.Н.Потапенко, чеховский отзыв о
Мамине-Сибиряке, который не приурочивал свой талант к преобладающему
направлению, вполне мог быть отнесен и к самому автору этих слов.
Чеховская самостоятельность поразительна. Замечательно верно сказал об
этом Горький: "Всю жизнь А.Чехов прожил на средства своей души, всегда он
был самим собой, был внутренно свободен и никогда не считался с тем, чего
одни - ожидали от Антона Чехова, другие, более грубые, - требовали".
Стоит вдуматься в свидетельство близко стоявшей к Чехову - в
литературно-бытовом плане - Т.Л.Щепкиной-Куперник: "...он разделял наши
увлечения, интересы, говорил обо всем, о чем говорила Москва, бывал на тех
же спектаклях, в тех же кружках, что и мы... но я не могла отделаться от
того впечатления, что "он не с нами", что он - зритель, а не действующее
лицо, зритель далекий и точно старший, хотя многие члены нашей компании...
были много старше его". Достаточно привнести в это впечатление малейшую
крупицу недоброжелательства, чтобы получить столь распространенный одно
время "портрет" Чехова - этакого стороннего наблюдателя, живущего, "добру и
злу внимая равнодушно".
Между тем Чехов просто органически не принимал те стереотипы
общественного мышления, которые были еще в ходу, в обращении, хотя
совершенно обесцененные нравственно и бесплодные литературно.
Выше уже упоминалось, что Б.А.Лазаревский не без основания считал самым
выдающимся чеховским свойством терпение. И действительно, обращает на себя
внимание та, запечатленная в ряде мемуаров выдержка, с какой "старший"
втолковывает очевидные для него самого вещи "детям". "Я же ничего сегодня и
не отрицал в нашем литературном споре, - передает, например, чеховские слова
В.Н.Ладыженский. - Только не надо нарочно сочинять стихи про дурного
городового! Больше ничего". \19\
К сожалению, иные мемуаристы категорически убеждены, будто "старшие" -
это как раз они.
"Приходилось говорить и о тех конфликтах, которыми полна русская жизнь,
и о тех острых и больных вопросах, которые давно стоят перед русскою жизнью
в их строгой повелительности, - говорит, к примеру, С.Я.Елпатьевский о
беседах с Чеховым даже в ялтинский период, - но разговор о них недолго
продолжался. Лицо его делалось усталым и скучным, говорил он слова скучные и
утомительные... и охотно переходил на другие темы, и было видно, что ему
скучно говорить и хочется уйти от надоедливой темы и что он не любит
острого, требовательного, повелительного".
Можно подумать, будто это мемуары одного из тех, описанных Коровиным,
студентов, которые обличали Чехова в "безыдейности"!
Любопытно, однако, упоминание о нелюбви писателя к "повелительному".
Тут верно уловлена неприязнь Чехова к категоричности, к самодовольной
уверенности в обладании абсолютной истиной, к укладыванию реальной жизни на
<> 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 >>>
- -
|
|
