|
|
|
|
- -
молод и крепок, то старается убежать возможно
подальше, в Сибирь или Россию. Обыкновенно его ловят, судят, отправляют
назад на каторгу, но это не так страшно; в медленном, пешеэтапном хождении
по Сибири, в частой перемене тюрем, товарищей и конвойных и в дорожных
приключениях есть своя особенная поэзия и все-таки больше похожего на
свободу, чем в Воеводской тюрьме или на дорожных работах. Ослабевши с
годами, потеряв веру в свои ноги, он бежит уже куда-нибудь поближе, на Амур
или даже в тайгу, или на гору, только бы подальше от тюрьмы, чтобы не видеть
постылых стен и людей, не слышать бряцанья оков и каторжных разговоров. В
Корсаковском посту живет ссыльнокаторжный Алтухов, старик лет 60 или больше,
который убегает таким образом: берет кусок хлеба, запирает свою избу и,
отойдя от поста не больше как на полверсты, садится на гору и смотрит на
тайгу, на море и на небо; посидев так дня три, он возвращается домой, берет
провизию и опять идет на гору... Прежде его секли, теперь же над этими его
побегами только смеются. Одни бегут в расчете погулять на свободе месяц,
неделю, другим бывает достаточно и одного дня. Хоть день, да мой. Тоска по
свободе овладевает некоторыми субъектами периодически и в этом отношении
напоминает запой или падучую; рассказывают, будто она является в известное
время года или месяца, так что благонадежные каторжные, чувствуя приближение
припадка, всякий раз предупреждают о своем побеге начальство. Обыкновенно
наказывают плетями или розгами всех бегунов без разбора, но уж одно то, что
часто побеги от начала до конца поражают своею несообразностью,
бессмыслицей, что часто благоразумные, скромные и семейные люди убегают без
одежи, без хлеба, без цели, без плана, с уверенностью, что их непременно
поймают, с риском потерять здоровье, доверие начальства, свою относительную
свободу и иногда даже жалованье, с риском замерзнуть или быть застреленным,
- уже одна эта несообразность должна бы подсказывать сахалинский врачам, от
которых зависит наказать или не наказать, что во многих случаях они имеют
дело не с преступлением, а с болезнью.
К общим причинам побегов следует отнести также пожизненность наказания.
У нас, как известно, каторжные работы сопряжены с поселением в Сибири
навсегда; приговоренный к каторге удаляется из нормальной человеческой среды
без надежды когда-либо вернуться в нее и таким образом как бы умирает для
того общества, в котором он родился и вырос. Каторжные так и говорят про
себя: "Мертвые с погоста не возвращаются". Вот эта-то полная безнадежность
ссыльного и его отчаяние приводят его к решению: уйти, переменить судьбу, -
хуже не будет! Если он бежит, то так про него и говорят: "Он пошел менять
судьбу". Если его ловят и возвращают, то это называется так: не пофортунило,
не пофортовало. При пожизненности ссылки побеги и бродяжество составляют
неизбежное, необходимое зло и даже служат как бы предохранительным клапаном.
Если бы была какая-нибудь возможность отнять у ссыльного надежду на побег
как на единственный способ изменить свою судьбу, вернуться с погоста, то его
отчаяние, не находя выхода, быть может, проявляло бы себя как-нибудь иначе
и, конечно, в более жестокой и ужасной форме, чем побег.
Есть еще одна общая причина побегов: это - вера в легкость,
безнаказанность и почти законность побегов, хотя в действительности они
нелегки, караются жестоко и считаются важным уголовным преступлением. Эта
странная вера воспитывалась в людях поколениями, и начало ее теряется в
тумане того доброго старого времени, когда бежать было в самом деле очень
легко и побеги даже поощрялись начальством. Начальник завода или смотритель
тюрьмы почитал для себя за наказание свыше, если его арестанты почему-либо
не бегали, и радовался, когда они уходили от него целыми толпами. Если перед
первым октября
<> 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 >>>
- -
|
|
