|
|
|
|
- -
сапог.
Перед нами лежала длинная прямая просека, прорубленная для проектированной
дороги; на ней не было буквально ни одного сажня, по которому можно было бы
пройти, не балансируя и не спотыкаясь. Кочки, ямы, полные воды, жесткие,
точно проволочные; кусты или корневища, о которые спотыкаешься, как о порог,
и которые предательски скрылись под водою, а главное, самое неприятное - это
валежник и груды деревьев, поваленных здесь при рубке просеки. Победишь одну
груду, вспотеешь и продолжаешь идти по болоту, как опять новая груда,
которой не минуешь, опять взбираешься, а спутники кричат мне, что я иду не
туда, надо взять влево от груды или вправо и т.д. Сначала я старался только
об одном - не набрать бы в другой сапог, но скоро махнул на все рукой и
предоставил себя течению обстоятельств. Слышится тяжелое дыхание трех
поселенцев, которые плетутся сзади и тащат наши вещи... Томит духота,
одышка, хочется пить... Идем без фуражек - этак легче.
Генерал, задыхаясь, садится на толстое бревно. Садимся и мы. Даем по
папироске поселенцам, которые не смеют сесть.
- Уф! Тяжко!
- Сколько верст осталось еще до Воскресенского?
- Да версты три осталось.
Бодрее всех идет А.М. Бутаков. Раньше он хаживал пешком по тайге и
тундре на далекие расстояния, и теперь какие-нибудь шесть верст составляют
для него сущий пустяк. Он рассказывал мне про свое путешествие вдоль реки
Пороная к заливу Терпения и обратно: в первый день идти мучительно,
выбиваешься из сил, на другой день болит все тело, но идти все-таки уж
легче, а в третий и затем следующие дни чувствуешь себя как на крыльях,
точно ты не идешь, а несет тебя какая-то невидимая сила, хотя ноги
по-прежнему путаются в жестком багульнике и вязнут в трясине.
На полдороге стало темнеть, и скоро нас окутала настоящая тьма. Я уже
потерял надежду, что когда-нибудь будет конец этой прогулке, и шел ощупью,
болтаясь по колена в воде и спотыкаясь о бревна. Кругом меня и моих
спутников там и сям мелькали или тлели неподвижно блуждающие огоньки;
светились фосфором целые лужи и громадные гниющие деревья, а сапоги мои были
усыпаны движущимися точками, которые горели, как ивановские светляки.
Но вот, слава богу, вдали заблестел Огонь, не фосфорический, а
настоящий. Кто-то окликнул нас, мы ответили; показался надзиратель с
фонарем; широко шагая через лужи, в которых отсвечивал его фонарь, он через
все Воскресенское, которое едва было видно в потемках, повел нас к себе в
надзирательскую {9}. У спутников моих было с собою сухое платье для
перемены, и они, придя в надзирательскую, поспешили переодеться, у меня же с
собою ничего не было, хотя я промок буквально насквозь. Мы напились чаю,
поговорили и легли спать. Кровать в надзирательской была только одна, ее
занял генерал, а мы, простые смертные, легли на полу на сене.
Воскресенское почти вдвое больше Ускова. Жителей 183: 175 м. и 8 ж.
Свободных семей 7 и ни одной венчанной пары. Детей в селении немного: только
одна девочка. Хозяев 97, при них совладельцев 77.
1 Четыре года спустя по Тыми спустился на восточный берег Л.И. Шренк и
тем же путем вернулся назад. Но дело происходило тоже зимой, когда река была
покрыта снегом.
2 Его уже нет в живых. Он умер вскоре после своего путешествия на
Сахалин. Если судить по его наскоро написанным эскизным запискам, то это был
талантливый и всесторонне образованный человек. Вот его статьи: 1)
"Путешествие на остров Сахалин в 1881-1882 гг." (письма к секретарю
общества), прилож. к XIX т. "Изв<естий> имп.
<> 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 >>>
- -
|
|
