|
|
Советуем downloadblast.com
|
|
|
|
|
|
- -
кто, еще живой, присутствовал на собственных
похоронах?
Без малого десять лет назад, весной 1894 года, у него было подобное
состояние -- Чехов описал его в одном из писем. "...На днях едва не упал, и
мне минуту казалось, что я умираю: хожу с соседом-князем по аллее,
разговариваю -- вдруг в груди что-то обрывается, чувство теплоты и тесноты,
в ушах шум, я вспоминаю, что у меня подолгу бывают перебои сердца -- значит,
недаром, думаю; быстро иду к террасе, на которой сидят гости, и одна мысль:
как-то неловко падать и умирать при чужих".
Неловко умирать при чужих... Неловко падать и умирать при чужих... Не
умер. Не упал. Дождался-таки, стоя на подгибающихся ногах, когда занавес
наконец опустился, и тут его с одной стороны подхватил Горький, с другой
Миролюбов, отвели в уборную Качалова, хотели уложить на диван, но Чехов
упорствовал и, лишь когда остались вдвоем с Качаловым, произнес: "А я в
самом деле прилягу с вашего разрешения". Однако, когда начался четвертый
акт, поднялся. "Пойдем посмотрим, как „мои" будут расставаться с
„Вишневым садом", послушаем, как начнут рубить деревья". Те самые
звуки, которые раздаются, когда заколачивают крышку гроба... А чем еще могло
венчаться это действо!
Вообще звуки не сцене не только слова, а обыкновенные, сугубо
вспомогательные, казалось бы, звуки: звон колокола, какой-нибудь скрип --
были для Чехова чрезвычайно важны, об этом в своих мемуарах пишет
Станиславский. Это важное свидетельство. Важное в том плане, что, как
утверждают врачи, звуки -- это последнее, что воспринимает умирающий. А он
таковым, по сути дела, уже был.
"Знал ли он размеры и значение своей болезни? -- спрашивает Куприн, не
раз встречавшийся с ним тогда. -- Я думаю, знал, но бестрепетно, как врач и
мудрец, глядел в глаза надвигающейся смерти. Были разные мелкие
обстоятельства, указывающие на это".
Но и без "мелких обстоятельств", по одному внешнему виду, можно было
понять, в каком он состоянии. Борис Зайцев вспоминал много лет спустя о
своей встрече с Чеховым в ту как раз зиму, на одной из знаменитых "сред"
Телешова: "Чехов был неузнаваем. В огромную столовую Николая Дмитриевича на
Чистых прудах ввела под руку к ужину Ольга Леонардовна поседевшего, худого
человека с землистым лицом. Чехов был уже иконой. Вокруг него создавалось
некое почтительное „мертвое пространство" -- впрочем, ему трудно было
бы и заполнить его по своей слабости".
Премьера "Вишневого сада" -- это "мертвое пространство" увеличило еще
больше. Не слишком чуткие люди пытались преодолеть его -- визитеры,
бесконечные визитеры, которым Чехов в силу своей деликатности отказать не
мог.
"Москва -- очень хороший город, -- пишет он через два дня после триумфа
в Художественном театре ялтинскому врачу Средину. -- Но здесь страшная
толкотня, ни одной свободной минуты, все время приходится встречать и
провожать и подолгу говорить, так что в редкие свободные минуты я уже
начинаю мечтать о своем возвращении к ялтинским пенатам, и мечтаю, надо
сознаться, не без удовольствия".
Это -- удивительное признание. Но -- неполное. Что-то тут Чехов явно
недоговаривает, такова уж его манера общения с людьми. Он и на репетициях
своих пьес ограничивался, как правило, короткими, на первый взгляд ничего не
значащими репликами, суть которых актеры и режиссеры постигали лишь
впоследствии.
Но что же недоговорил он в письме к доктору Средину,
<> 21 22 23 24 25 26 27 28
- -
|
|
