|
|
|
|
- -
/>Назначен был в приход новый дьякон, которого никто не знал. А от старого
дьякона осталась сука, которая ощенилась многочисленными щенятами. И то
обстоятельство, что новый дьякон не утопил, по деревенскому обычаю, лишних
щенят, а стал кормить, сразу определило положение его в селе. "Пожалел
щенят-то!.." - улыбаясь, говорили мужики и решили, что дьякон - человек
хороший. И было так много ласки в его обычной насмешливой улыбке, когда
Чехов рассказывал историю про дьякона.
Все близко соприкасавшиеся с Чеховым знают, как много доброты и жалости
лежало в нем и сколько добра - стыдливого, хоронящегося добра делал он в
жизни. Я помню, какое горячее участие принял он в беде, приключившейся с
сыном моего знакомого, и как упрашивал он моего знакомого воспользоваться
теми обширными связями, которые имел в разнообразных петербургских кругах
Антон Павлович. И, кажется, не было для него большего удовольствия, как
устроить кого-нибудь, поддержать молодого писателя, дать возможность прожить
в Ялте бедному учителю, найти место, занятия...
Хочется мне вспомнить здесь кое-что из рассказов Чехова, - не те
веселые и хмурые, которые всем известны, а те, в которые вложены его любовь
и жалость к людям и о которых почему-то меньше говорят. Вспоминается Ванька,
заброшенный в Москву девятилетний Ванька, голодный, иззябший, вечно избитый,
опускающий в почтовый ящик письмо с адресом: "На деревню, дедушке
Константину Макарычу": "Милый дедушка, сделай божецкую милость, возьми меня
отсюда домой, на деревню, нету никакой моей возможности... Кланяюсь /577/
тебе в ножки и буду вечно бога молить, увези меня отсюда, а то помру..." И
как бесконечный плач, льются горькие, жалобные детские мольбы (рассказ
"Ванька").
Вспоминается "цоцкай", который всю жизнь ходил с бумагами по мужикам и
господам, в грязь и метель, тоже голодный и иззябший, от лица которого Чехов
говорит: "Мы идем, мы идем, мы идем... Мы не знаем покоя, не знаем
радостей... Мы несем на себе всю тяжесть этой жизни, и своей, и вашей. Мы
идем, мы идем..." ("По делам службы".)
Вспоминается "Тоска" - старик извозчик, который ищет человека, которому
бы рассказать про смерть сына, про свое горе неизбывное; все хочет
рассказать своим случайным седокам, своему товарищу, парню-извозчику, и
никто не хочет выслушать его, и идет он в конюшню к своей лошади и ей
говорит: "Так-то, брат, кобылочка... Нету Кузьмы Ионыча. Приказал долго
жить... Теперя, скажем, у тебя жеребеночек, и ты этому жеребеночку - родная
мать... И вдруг, скажем, этот жеребеночек приказал долго жить... Ведь
жалко?"
Я несколько раз прочитывал рассказ "Тоска", и теперь, когда Чехов
совсем ушел из жизни, я вспоминаю судьбу его, вспоминаю всего Чехова и не
могу без волнения читать взятый им к этому рассказу эпиграф: "Кому повем
печаль мою?.."
И - так случилось! - именно в последнее, предсмертное время настроение
Чехова резко изменилось, - шире, светлее, выше тоном стало на душе его.
Жизнь приласкала его, поманила к себе, - и не только славой и дарами ее, не
только личным счастьем, но и широкими далями, новыми для Чехова светлыми
перспективами. Изменилось его отношение к людям и фактам, иначе, в других
красках встал пред ним мир...
В Чехове не было горьковской дерзости, горьковского озорства. Красивый,
изящный, он был тихий, немного застенчивый, с негромким смешком, с
медлительными движениями, с мягким, терпимым и немножко скептическим,
насмешливым отношением к жизни и людям.
<> 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 >>>
- -
|
|
