|
|
|
|
- -
Не то - Чехов. О нем мне писать нелегко. Он вырос передо мной только в
тот день, когда я получил поразившую меня телеграмму о его смерти и тотчас
же весь отдался воспоминаниям о нем.
Познакомился я с ним, когда он был сотрудником мелкой прессы,
строчившим ради заработка маленькие этюдики и разбрасывавшим их по мелким
изданиям. Мы вместе с ним начинали в этих изданиях, - он писал сценки, я -
стишки и тоже сценки да еще репортерствовал, что давало мне в те времена
больше, чем его рассказики, мало заметные первое время.
Сперва у нас были мимолетные встречи, а потом началась дружба. Я
полюбил Антошу, и он меня любил до конца жизни, хотя последнее время мы и
отдалились друг от друга.
В те годы, когда он еще ограничивался мелкими сценками, еще до издания
его книжки "Сказки /105/ Мельпомены", я уже занял в "Русских ведомостях"
солидное положение и, кроме репортажа, печатал статьи и фельетоны.
"Русские ведомости" считались "большой прессой", и Чехов появился в
этой газете только в 1893 году, после того как печатался в 1892 году в
"Русской мысли" и в 1888 году в "Северном вестнике", где была помещена его
"Степь", которая произвела на меня огромное впечатление. И впоследствии этот
рассказ был у нас с ним одной из любимых тем для разговоров. А до "Степи" он
был для меня только милым Антошей Чехонте, рассказов которого, разбросанных
по газетам и журналам, я почти и не читал, - в кипучей репортерской жизни не
до чтения было, да и не все газеты и журналы попадали мне в руки.
"Сказки Мельпомены" и подаренные им мне "Пестрые рассказы"{105} меня не
заинтересовали, все это было так знакомо и казалось мелочью.
Первое, что осталось у меня в памяти, - это "Каштанка", да и то тут
была особая причина.
Как-то раз я вернулся из поездки домой, и мне подали "Новое время":
- Прочитай-ка насчет Каштанки.
Заглавие было другое{105}, но я увидал подпись Чехова и прочел эту
прекрасную вещицу, напомнившую мне один из проведенных с Антошей Чехонте
вечеров... А через год была напечатана "Степь"{105}, и я уверовал в талант
моего друга...
Шли годы, Чехова "признали". Его приглашали к себе, добивались
знакомства с ним. Около него увивались те, кто так недавно еще относился к
нему не то снисходительно, не то презрительно: так, сотрудничек мелкой
прессы...
А затем у него началась связь с Художественным театром. Жить стали
Чеховы богаче, кончились наши ужины с "чеховским салатом" - картошка, лук,
маслины - и чаем с горячими баранками, когда мы слушали виолончель Семашки,
молодых певиц и молодого еще певца Тютюника, который, маленький, стоя,
бывало, у рояля, своим огромным басом выводил: "...Вот филин замахал крылом"
- и в такт плавно махал правой рукой.
Шумно и людно стало теперь у Чеховых...
Иногда все-таки урывались часы для дружеской беседы, и когда мы
оставались вдвоем, без посторонних, - /106/ Чехов опять становился моим
старым, милым Антошей, на которого смотреть было радостно, а среди
окружавшего его теперь общества мне всегда бывало как-то жаль его -
чувствовалось мне, что и ему не по себе... Недаром он называл сотрудников
"Русских ведомостей" - мороженые сиги...
- Ты - курьерский поезд. Остановка - пять минут. Буфет.
Так Чехов сказал мне однажды, еще в те времена, когда он жил в
"комоде", в этом маленьком двухэтажном коттедже на Кудринской-Садовой, куда
я забегал на часок, возвращаясь
<> 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 >>>
- -
|
|
