|
|
|
|
- -
в котором ранее его живал
Салтыков-Щедрин. Чехов показался мне малоразговорчивым и мрачным. Лед между
нами не сразу растаял. Но на расстоянии нескольких недель мы сделались уже
приятелями{447}. Я не раз приезжал пообедать с ним в пансионе в обществе
жившего там же известного зоолога Коротнева, устроителя биологической
станции в Вилле-Франке и профессора Киевского университета. Оба они также
нередко приезжали ко мне или вместе со мною предпринимали поездки по
окрестностям. Чехов посетил Ниццу несколько зим подряд{447}. Когда здоровье
его поправлялось, он не прочь был съездить и в Монте-Карло, и в Марсель, и
на Итальянскую Ривьеру. В этих поездках его неоднократно сопровождал как
Коротнев, так и я. Коротнев, прежде чем стать зоологом, окончил курс на
медицинском факультете в Москве Чехов также получил медицинское образование
и, живя в подмосковной деревне, не отказывал крестьянам, разумеется даром, в
врачебной помощи.
Любовь к медицине и естествознанию невольно сблизила киевского
профессора с русским писателем. Но /448/ была и другая черта соприкосновения
у обоих. Любовь к живописи, к русскому ландшафту, в частности к пейзажам
Левитана. Коротнев в течение ряда лет составлял себе маленькую коллекцию
картин, преимущественно русских и некоторых заграничных художников.
В нашем обществе обыкновенно бывали и приезжавшие из России литераторы
и живописцы: князь Сумбатов, Потапенко, Якоби и Юрасов, исполнявший в
Ментоне обязанности вице-консула, но избравший своим местожительством Ниццу.
Чехов не любил выходить из этого круга. Его мудрено было зазвать в
великосветский салон. Да и с приятелями он не всегда был разговорчив.
Особенно, когда у него показывалась кровь из горла. Но такие припадки были
не часты. Среди зимы он обыкновенно чувствовал себя лучше после двух-трех
месяцев пребывания на Ривьере. Тогда его тянуло из Ниццы, и мы предпринимали
с ним наши странствования, редко когда длившиеся более недели. Когда он
принимался за литературную работу, он исчезал на ряд дней из нашего
кругозора. Писал он далеко не ежедневно, как это вошло в привычку некоторых
известных мне беллетристов. Рассказ и повесть требовали от него усидчивой
работы нередко в продолжение недели. Тогда он не спускался даже к табльдоту.
И когда показывался снова в нашем обществе, мы не без грусти отмечали
перемену в его лице. Он бледнел и казался худее прежнего. И во время
совместных прогулок он часто смолкал, как бы озабоченный какими-то мыслями.
В это время он, по всей вероятности, обдумывал затеваемый им рассказ.
К литературной работе Чехов относился с большой серьезностью. Он как-то
стал жаловаться мне, что приятели-врачи убедили его расстаться с московским
хутором и переехать в Крым. "На что мне эти татары? - говорил он полушутя,
полусерьезно. - Прежде я окружен был людьми, вся жизнь которых протекала на
моих глазах; я знал крестьян, знал школьных учителей и земских медиков. Если
я когда-нибудь напишу рассказ про сельского учителя{448}, самого несчастного
человека во всей империи, то на основании знакомства с жизнью многих
десятков их".
<> 241 242 243 244 245 246 247 248 249
- -
|
|
