|
|
|
|
- -
покажу... Когда в другой раз папаши не будет
дома. /40/
Теперь Антоша забыл все: и двойку, и мяч, и псалтирь, которую с такою
неохотой и досадой взял было в руки. Теперь он весь поглощен интересным
открытием Гаврюшки.
Андрюшка и Гаврюшка - его друзья, настолько, конечно, насколько
допустима дружба между хозяйским сыном и мальчиками-лавочниками, состоящими
и обязанными состоять в подчинении и не зазнаваться.
Андрюшка и Гаврюшка - родные братья, привезенные матерью-крестьянкой из
Харьковской губернии и отданные к Павлу Егоровичу в "ученье на года". Когда
их привезли, первому было двенадцать, а второму - только десять лет. Если бы
их мать-хохлушка, задавшаяся целью "вывести своих детей в люди", знала
заранее, на какую жизнь она их обрекает, - то оба они, наверное, ходили бы
до конца дней в своей родной слободе за плугом. Она, эта мать, увидела бы,
что самая тяжелая крестьянская жизнь во сто раз легче той, которую вели в
городе эти два несчастные хохленка. Они были отданы, или, вернее,
закабалены, на пять лет каждый, без всякого жалованья, за одни только харчи
и платье. Жалованье начиналось только на шестой год, и то - по усмотрению
хозяина.
Лавка открывалась и летом, и зимою в пять часов утра, а запиралась не
ранее одиннадцати часов вечера, а если завсегдатаи засиживались в приятной
беседе, - то и в первом часу ночи. Поэтому Андрюшка с Гаврюшкою никогда не
высыпались и ходили вечно сонные и способные спать среди дня в каком угодно
положении - и сидя, и стоя. Все свое свободное время они должны были стоять
в дверях лавки, высматривать покупателей и зазывать их. Но они,
прислонившись к дверным косякам, превосходно спали. При этом у них
подкашивались в коленях ноги; они приседали и опять, во сне же, нервно
вскакивали и выпрямлялись. Хождение на базар за провизией, черные работы по
дому и беготня по поручениям лежали на их обязанности. Как они выдерживали
все это - трудно сказать. Если же прибавить к этому, что при такой работе
ходить в баню было некогда и оба они представляли собою подобие ходячих
зверинцев, то можно смело сказать, что едва ли нашелся бы в мире человек,
который позавидовал бы этим хохлятам... /41/
Антоша чувствовал к ним симпатию, потому что их на его глазах били. Он
с самых ранних лет под благодетельным влиянием матери не мог видеть
равнодушно жестокого обращения с животными и почти плакал, если видел, что
ломовой извозчик бьет лошадь. А когда били людей, то с ним делалась нервная
дрожь. В обиходе же Павла Егоровича оплеушины, подзатыльники и порка были
явлением самым обыкновенным, и он широко применял эти исправительные меры и
к собственным детям, и к хохлятам-лавочникам. Перед ним все трепетали и
боялись его пуще огня. Евгения Яковлевна постоянно восставала против этого,
но получала всегда один и тот же ответ:
- И меня так же учили, а я, как видишь, вышел в люди. За битого двух
небитых дают. Оттого, что дурака поучишь, - ничего худого, кроме пользы, не
сделается. Сам же потом благодарить будет...
Павел Егорович говорил это искренне и верил в то, что говорил. По
природе он был вовсе не злым и даже скорее добрым человеком, но его жизнь
сложилась так, что его с самых пеленок драли и в конце концов заставили
уверовать в то, что без лозы воспитать человека невозможно. Разубедился он в
этом уже в глубокой старости, когда жил на покое у Антона Павловича - тогда
уже известного писателя - в Мелихове, под Москвою. В Мелихово часто
съезжались из Петербурга и из Москвы все дети Павла Егоровича - уже женатые
и семейные люди. Самые интересные беседы в тесном семейном кругу, под
председательством Антона Павловича,
<> 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 >>>
- -
|
|
