|
|
|
|
- -
в
горной речке нежных харьюзов, чтобы было чем кормить Морозова.
Домой, во Всеволодо-Вильвенский завод, дядя Костя приезжал только
отсыпаться - усталый, опухший от комаров, весь зашлепанный таежной грязью,
не исключая даже круглых очков в серебряной оправе, которые еле держались на
кончике его крохотного, кнопочкой, носа.
Но и дома было не легче. Дом красили снаружи, скребли и мыли внутри,
чистили парк, вывозили навоз из конюшен и спешно вешали собак, в непотребном
количестве расплодившихся около кухни. На это дело был поставлен кучер
Харитон, рыжебородый тяжелый мужик, и впрямь похожий на палача. При всей его
лютости ему, однако, удалось "казнить" только трех, остальные собаки, почуяв
беду, благоразумно куда-то скрылись. /644/
Новая школа, числившаяся по отчетам готовой, стояла еще без окон и
дверей. Выписанный из Перми жирный повар, похожий на скопца, оказался
запойным. Пьяный, он бил на кухне посуду и требовал от Анфисы Николаевны
каких-то не существующих в природе "бунчаусов", без которых нельзя было, по
его словам, изготовить ни одного благородного, "губернаторского" кушанья.
С утра непричесанная, в розовом фланелевом халате, Анфиса Николаевна -
супруга дяди Кости - в куриной истерике бегала по комнатам и поминутно
затевала ссоры с прислугой, малярами, с поломойками, которые успели уже
выдавить два стекла и сломали ее любимый многолетний фикус.
Четверо мальчуганов, потомство дяди Кости, оставшись без надзора,
объявили себя шайкой разбойников и неистовой ватагой носились по дому, с
удовольствием приклеиваясь босыми пятками к еще не просохшему от краски
полу. В парке они рубили деревянными саблями высаженные на клумбы цветы.
Дядя Костя махнул на них рукой. Все личное перестало для него
существовать. Его единственной отрадой был теперь только что поставленный
впервые в доме, опять-таки ради Морозова, теплый ватерклозет с фарфоровой
чашей и громыхающим, как Ниагара, водосливом.
Выходя из уборной, дядя Костя ощупывал свои необъятные парусиновые
брюки, всегда с незастегнутой от торопливости прорешкой, и каждый раз
радостно изумлялся:
- Вот это - Европа!
Волновались не только в господском доме. Волнение захватило и заводской
поселок, находившийся неподалеку от усадьбы. В волостном правлении по
вечерам густо гудели мужики, составлявшие прошение Морозову насчет каких-то
спорных лугов.
Из церкви неслось хоровое пение - это о.Геннадий, по прозванию
"Иисусик", разучивал со школьниками приветственную к приезду Морозова
кантату. Даже начальник станции - усатый истукан из бывших жандармов, -
казалось бы, ему-то какое дело до приезда Морозова, - и тот, единственно
раболепства ради, приказал /645/ начистить толченым кирпичом станционный
колокол и саморучно увешал платформу приветственными гирляндами.
Наконец торжественный день настал.
Это было 23 июня 1902 года, за два года до смерти Чехова.
В десять утра дядя Костя в заново отлакированной коляске, с Харитоном
на козлах, разодетым в плисовую с позументами безрукавку, покатил на вокзал
встречать хозяина. Я остался ждать около дома на скамейке, палимый снаружи
солнцем, а внутри - нетерпением поскорее, увидеть Савву, - так за глаза
называли Морозова, - которого я уже знал по Москве.
Через полчаса из-за угла дома вихрем вырвалась возвращавшаяся тройка и
разом замерла у парадного крыльца, окутанная догнавшим ее наконец-то облаком
пыли.
Из коляски легко, по-молодому, выскочил Морозов, без фуражки, в
парусиновой блузе и высоких охотничьих сапогах.
<> 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 >>>
- -
|
|
