|
|
|
|
- -
ведь /634/ переводить труднее, чем оригинальное писать.
Ведь выбирать на иностранном, что ли, рынке подходящий для перевода материал
- это отчаянно трудная штука. А за перевод грош платят. А переводят чисто
случайные вещи. А перевод сам в огромном большинстве - жеваная бумага. Вот в
старые годы, в период, повторяю, усадьбы, - тогда перевод не был еще
ремесленным. Марко-Вовчок, например, переводила. Прелесть! Лавровские
переводы Сенкевича - чуть ли не лучше подлинника. А теперь переводы
поставляют голодные курсистки, закабаленные каким-нибудь шустрым
подрядчиком, имеющим связи с редакторами да издателями.
- Стойте! Вы не помните, чей это роман с английского "Наследник"? -
неожиданно перебил сам себя Чехов. - Кажется, в "Современнике" печатался!
Читали? Ну, вот... Вот истинный символ прошлого периода усадьбы. Отличный по
тем временам роман. Великолепный, несравненный роман! Во всех двенадцати
книжках, и в каждой книжке по пяти или шести печатных листов. И в целой
первой книжке, на пяти, на шести или семи листах, - рассказ о том, как некий
мистер Уильям или Джерэмия, - прыщавая такая жалкая фигурка, писец, или,
по-английски, извините, клерк какой-то лесной конторы, просыпается в
воскресенье, съедает свой завтрак - лэнч, извините, - причем, помню,
фигурирует еще сваренное вкрутую яйцо и посеребренная ложечка, которой
мистер Уильям или Джерэмия выковыривает оное яйцо из скорлупы. Это -
пол-листа. Потом описывается, как он, герой, облачается в праздничный
костюм, собственноручно вычистив сапоги, и отправляется прогуливаться по
Лондону, старательно высунув из кармана жакета кончик старенького голубого
шелкового платочка. Еще половина печатного листа: покуда герой не спустился
с лестницы... Ну, а потом - его размышления по поводу уличного движения и
утреннего тумана - пол-листа, описание прохожих - еще пол-листа, и так
далее... Словом, в первой книжке герой на пяти или шести листах успел только
прогуляться по городу и встретиться с парою знакомых, выпить стакан пива,
вернуться домой. А тут его, знаете ли, застает письмо какого-то стряпчего, и
в письме намекается на то, что в судьбе героя может произойти некая
перемена.
Читатель страшно заинтересован и, сгорая от /635/ нетерпения узнать, в
чем дело, - ждет следующей книжки. Через месяц, знаете!
Я этот роман читал на вакациях. Стал читать - он был кем-то заботливо в
отдельную книгу переплетен, - нету сил. Бросил! Изголодался без чтения,
снова пытался одолеть. Не мог. Бросил. И так до пяти раз. А потом как-то на
самого себя рассердился, засел, вернее сказать, залег, - и все прочитал. До
последней страницы. И узнал всю подноготную. Сначала, знаете, герой оказался
имеющим запутанные, но законные права на какое-то большое наследство.
Поместье в английском стиле, знаете ли, ну, там - аллея из двухсотлетних
вязов, что ли, и старый дом, и пруды, по которым лебеди плавают. Ну, и
старый благообразный дворецкий... Прелесть, прелесть... Но поместьем владеет
благороднейшая личность - эсквайр. И у него прелестная дочь. И им этот новый
наследник - как снег на голову... Кой черт, снег?! Как дубина на голову
обрушивается! Все благосостояние, вся идиллия - пошла к черту!
И читатель волнуется:
- Бедный эсквайр! Несчастная Нэлли!
Это - в пятой или шестой книжке.
Ну, а в двенадцатой - перемена декораций: выплывает какой-то затерянный
документ, удостоверяющий, что наследник-то хоть сам он и законнорожденный,
но его дедушка был не совсем законнорожденный. И посему - его из поместья
выкидывают, а благородный эсквайр с прелестною Нэлли водворяется снова в
усадьбе, и лебеди плавают,
<> 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 >>>
- -
|
|
