|
|
|
|
- -
Накануне были мои именины, прошедшие шумно и весело, с почетным
застольным гостем А.Н.Плещеевым во главе, и я проснулся довольно поздно.
Разбудил меня чей-то сильный звонок. Горничная через дверь объясняет мне в
замешательстве, что пришли какие-то два незнакомые господина и хотят
непременно меня видеть.
- Кто такие?
- Они так сказывают, что чиновники от градоначальника и по весьма
важному делу. - Наскоро одеваюсь и, не на шутку встревоженный, выхожу в
залу.
И что же? Вместо полицейских чиновников вижу на пороге Чехова и
Свободина. Оба весело переглядываются, явно довольные удавшейся
мистификацией.
Излишне говорить, как я обрадовался, тем более обрадовался, что визит
пришелся как раз на другой день именин, и я имел возможность достойно
угостить дорогих друзей. Но все же долго не мог успокоиться, ибо времена
были невеселые, и я имел основание сильно волноваться. За завтраком, между
словом, я попрекнул Чехова за его выходку.
- Ах, Антуан, как вы меня ужасно расстроили! Вы \71\ ведь знаете, что я
человек нервный и болезненный - и вдруг такая внезапность...
Чехов подлил себе и Свободину вина и окинул меня зорким, докторским
испытующим взглядом:
- Ну, вам, Жан, нечего особенно беспокоиться!.. Нервы у вас, положим,
щеглиные; но зато у вас кость широкая и легкие крепкие. - И добавил,
добродушно ухмыляясь: - Вот увидите, вы еще на наших некрологах
заработаете!!
И мы все трое весело чокнулись...
Увы!..
IV. ПОСЛЕДНИЕ ВСТРЕЧИ
"...Это началось с того вечера, когда так глупо провалилась моя пьеса",
- говорит Треплев в "Чайке", и эти слова смело можно применить к истории
болезни Чехова.
Доктор Тарасенков в своих записках "о болезни Гоголя"{32} выразил,
между прочим, предположение, что в такой тонкосложной художественной натуре,
какова была у Гоголя, душевные страдания являлись первопричиной телесного
недуга, а отнюдь не обратно, - и это характерное для медика предположение
можно всецело отнести ко всякой глубокой художественной натуре вообще и, в
частности, к Антону Чехову.
Душевное потрясение в настоящем случае было слишком сильно и
противоречие между двумя "приемами" слишком ошеломляюще, чтобы пройти без
последствий... Насколько преувеличенно шумны были похвалы, венчавшие
"Иванова", настолько же была груба до неприличия "обида непонимания",
отметившая представление "Чайки". Это была смертельная обида в буквальном
смысле, и долго потом Чехов не только избегал разговоров об этом
представлении, но не выносил даже случайной обмолвки по этому поводу.
Злополучное представление, как уже известно, состоялось поздней осенью
1896 г.; а уже ранней весной следующего года - следовательно, менее, чем
через полгода - Чехов лежал в московской клинике с явно обнаруженными
признаками чахотки...
В апреле 1897 г., в бытность мою в Москве, я получил от Чехова открытку
(со штемпелем от 5 апреля) с приглашением навестить его: "Милый Жан, буду с
нетерпением ожидать вас. Приходите во всякое время дня, кроме промежутка от
часа до трех пополудни, когда происходит кормление и прогуливание больных
зверей. Я скажу швейцару, \72\ чтобы он принял вас. Или лучше всего, когда
придете, пришлите мне со швейцаром вашу карточку, и я скажу, чтобы вас
привели ко мне немедленно.
<> 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 >>>
- -
|
|
