|
|
|
|
- -
Суворину.
- А я тебе говорю, что этого не может быть! Чехов? Нет! Или эти негодяи
там что-нибудь напутали, или... я не знаю что! Но, во всяком случае, нельзя
же этого так оставить. Надо выяснить.
- Как?
- Поедем сейчас туда... Я войду и все выясню. Возможно, он уже дома.
- Но я... я ни за что не хочу его видеть!
- Хочешь, я ему скажу? Что сказать?
- Не знаю. Сейчас ничего не знаю. Не ходи к нему, ничего не говори.
Только справься...
- Но Чехов так поступить не мог! Тут не Суворин, а какая-нибудь важная
причина. Ну, едем!
- А твои гости?
- Повеселятся и без меня. Няня их накормит...
Но мы не поехали, а пошли пешком, хотя с Плющихи до "Московской" очень
далеко. Погода была такая весенняя, воздух такой упоительный! Только что
прошел небольшой дождь, и казалось, даже камни мостовой стали душистыми.
Снегу уже нигде не было, весна в этом году была ранняя. Говорили, что уже
прошла река.
Мы шли и говорили про Антона Павловича.
- Пойми, Алеша, - убеждала я. - С тех пор, как я узнала, что люблю его,
я только мучилась, только боролась, только старалась избавиться от этой
любви. Я по-прежнему, нет! больше прежнего привязалась к Мише, а про
детей... Ну, ты сам знаешь, что для меня дети! Видишь ли, я жила
обыкновенной женской жизнью, пока не взошло для меня это солнце. Но когда
оно взошло... Ты осуждаешь меня? Но подумай: если бы я полюбила бы
какого-нибудь Коку, так как он красивей, веселей, забавней Миши - я
презирала бы себя. И случись такая гадость, неужели было бы трудно
избавиться от нее? Надо только порвать сразу, не видеть, не слышать. Могу ли
я это с Чеховым? Ведь он всюду. Тогда не надо ни читать, ни бывать в театре,
ни слушать разговоров. Где его нет? Как от него уйти? А если нельзя, все
равно нельзя, то как отказаться от того, что он /256/ дает мне? Пусть это
мучительно, пусть отравлено, но то, что я имею от него, - это счастье! Его
письма, его внимание, его голос, его глаза, устремленные на меня, о, какое
это счастье! Иногда, вообрази, мне кажется, что он любит меня. Да, это
случается, и тогда... Ну, тогда еще большая мука. Но какое счастье! Какое
счастье! Видишь, я все говорю: счастье, а разве я счастлива? Это, знаешь,
как улыбка на заплаканном лице.
Нет, конечно, он меня не любит, но он знает, что я его люблю, и это ему
не неприятно. Все-таки это связывает нас, все-таки это какая-то близость. За
что осуждать меня, если я никому, никому зла не делаю, ни у кого ничего не
отнимаю? В чем я виновата?
- Да кто же говорит? - горячо протестовал Алеша.
- Миша говорит: все мужчины более или менее свиньи. Разве его можно
приравнивать ко всем? Ни к кому я бы в гостиницу не поехала ни за что, а к
нему поехала, потому что нет человека чище, выше, благороднее, чем он.
Алеша сказал:
- И сегодня, ты увидишь, он не виноват...
Алеша вошел в гостиницу один, но пробыл там недолго. Взял меня под
руку, и мы пошли обратно.
- Не вернулся, - сказал он. - Говорят, приехал больной. Завтра еще
справлюсь.
Опять стал накрапывать дождь и скоро пошел редкий, но крупный. Стало
как будто еще теплей и ароматнее.
На другой день пришел Алеша и сообщил, что Антон Павлович серьезно
заболел и его отвезли в клинику.
А 25-го утром я получила записку:
<> 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 >>>
- -
|
|
