|
|
|
|
- -
лентой... вдруг обхватил его обеими руками, и оба они полетели в
какую-то очень темную, глубокую пропасть". На первый взгляд это сродни
мешку, в который просовывали толстовского Ивана Ильича, но лишь -- на
первый. Мешок и пропасть -- вещи все-таки разные. В первом есть дно, есть
конец, а вторая бесконечна. Не потому ли неистово религиозный Толстой так
панически боялся смерти, а Чехов смотрел на нее... ну, если не спокойно, то,
во всяком случае, страха своего не выказывал. Тут он был фаталистом. "Надо
быть ко всему готовым, -- писал он в 1898 году сестре Марии, -- ко всему
относиться как к неизбежно необходимому, как это ни грустно". Письмо
написано в середине ноября, но погода в Ялте, где Чехов намеревался провести
зиму, стояла теплая, однако он знал, что это последние теплые дни: скоро
заморосят дожди, вершины гор скроются в рыхлых серых облаках, с моря задуют
ветры. Но ведь все равно, говорит он в другом письме, "рано или поздно
умрем, стало быть, хандрить по меньшей мере нерасчетливо".
Чехов думает об этом много и напряженно -- и в письмах, и в сочинениях
своих -- и приходит к выводу, который своей парадоксальностью способен
ошеломить кого угодно: "Жить вечно было бы так же трудно, как всю жизнь не
спать". Но разве отрицание, вернее, неприятие вечной жизни не есть ли
отрицание, неприятие Бога? Для верующего человека понятия эти нерасторжимы,
и Чехов хорошо понимает это. Героиня рассказа "Володя большой и Володя
маленький" Софья Львовна, вернувшись из монастыря и вспоминая встречу с
послушницей Олей, размышляет, лежа в теплой постели: "Бог есть, смерть
непременно придет, надо о душе подумать. Если Оля сию минуту увидит свою
смерть, то ей не будет страшно. Она готова. А главное, она уже решила для
себя вопрос жизни". То есть вопрос жизни и вопрос смерти нерасторжимы, "без
смерти не может быть и жизни на земле". Эти слова Чехов вложил в уста
садовника Михаила Карловича ("Рассказ старшего садовника"), но в
окончательном тексте их нет -- вычеркнуты автором при подготовке собрания
сочинений. Почему? Слишком заветная мысль? Слишком личная? А может быть, для
позднего Чехова, давно уже примерявшего на себя смерть, давно уже
написавшего завещание, чересчур категоричная? Может быть, нельзя так уж
безапелляционно противопоставлять одно другому? "Все равно умрешь", --
говорит Гаев в "Вишневом саде", на что Петя Трофимов отвечает раздумчиво:
"Кто знает? И что значит -- умрешь? Быть может, у человека сто чувств, и со
смертью погибают только пять, известных нам, а остальные девяносто пять
остаются живы". Но ведь это, по существу, не что иное, как бессмертие!
Вечная жизнь... Почти Бог. Или, во всяком случае, до Бога теперь рукой
подать. Приходят-то к нему по-разному, в том числе и через смерть. Точнее,
через размышление о смерти. Которая не зря сравнивается Чеховым с посещением
Бога.
"У полковницы Анны Михайловны Лебедевой умерла единственная дочь,
девушка-невеста. Эта смерть повлекла за собою другую смерть: старуха,
ошеломленная посещением Бога, почувствовала, что все ее прошлое безвозвратно
умерло..." Так начинается рассказ "Скука жизни", написанный в двадцать шесть
лет. А тремя годами раньше появляется подписанная еще не Чеховым, а Антошей
Чехонте юмореска "Смерть чиновника", в которой смерть всего лишь повод для
улыбки, для молодого озорства. Это уже позже она станет предметом
мучительных размышлений -- мучительных и бесполезных. "Никакая философия не
поможет помирить меня со смертью", --
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 >>>
- -
|
|
