|
|
|
|
- -
воспоминаний
прошлого, общих знакомых и проч.
- Да, кума, помирать пора..."
17 января премьера "Вишневого сада" и чествование Чехова Москвой, а он
с трудом стоит на сцене, мертвенно-бледный и кашляет. В середине февраля он
вернулся в Ялту в значительно худшем состоянии, но полный еще московских
впечатлений. Оживленно рассказывал про чествование, показывал поднесенные
ему подарки и комически жаловался, что кто-то, должно быть, нарочно, чтобы
ему досадить, распустил слух о том, что он любитель древностей, а он их
терпеть не может. Среди подношений действительно были модель древнего
русского городка, старинный ларчик и, между прочим, чернильница XVIII века.
На мое замечание, что все это очень красиво и что мне особенно нравится
чернильница, он ответил: "Да что вы, ведь теперь песочком не посыпают, есть
пропускная бумага, и гусиных перьев же нет". Потом со своей милой улыбкой
прибавил: "Ну вот, если вам очень нравится, я распоряжусь, чтобы в наказание
вам эту чернильницу после моей смерти и вручили". Как он ни был плох, я
тогда все-таки не мог думать, что чернильница уже меньше чем через полгода
действительно перейдет ко мне. Он пробыл в Ялте до конца апреля, временами
оживлялся, строил планы на будущее, мечтал засесть за работу, говоря, что в
голове много уже созрело. Собирался, если поправится, с наступлением тепла
поехать на войну, из-за которой очень волновался, врачом, так как врач может
больше видеть{604}. Но чаще бывал молчалив, сосредоточенно задумчив, и он,
никогда /605/ раньше не жаловавшийся на здоровье, говорил, что устал, что
хочется по-настоящему отдохнуть, набраться сил. Он чувствовал необходимость
в покое, но в самом конце апреля он уехал в Москву. В дороге простудился,
получил резкое обострение, плеврит с необыкновенно для него высокой
температурой и немедленно по приезде слег, и встал только, чтобы поехать в
Баденвейлер.
Последнее письмо я получил от него 26 мая следующего содержания:
"Дорогой Исаак Наумович! Я как приехал в Москву, так с той поры все лежу в
постели, и днем, и ночью, ни разу еще не одевался. Поручение, которое Вы
дали мне насчет Хмелева*, я, конечно, не исполнил.
______________
* H.H.Хмелев исполнял тогда обязанности председателя Московской
губернской управы. Дело касалось участия Московского земства в устройстве
санатория для больных из действующей армии. (Прим. И.H.Альтшуллера.).
Да и если бы я был здоров, то и тогда едва ли сделал бы что-нибудь.
Хмелев теперь очень занят, видеть его трудно. Поносов у меня уже нет, теперь
стражду запорами. Третьего дня я заболел какой-то инфекцией. После обеда
поднимается температура, и потом не сплю всю ночь. Кашель слабее. 3-го июня
уезжаем за границу, в Шварцвальд, в августе буду в Ялте. Ах, как одолели
меня клизмы... Кофе уже дают, и я пью его с удовольствием, а яйца и мягкий
хлеб воспрещены. Крепко жму руку. А теперь я лежу на диване и по целым дням
от нечего делать все браню Остроумова и N{605}. Большое удовольствие. Ваш
А.Чехов".
А потом приписка:
"Сегодня первая ночь, которую я проспал хорошо"{605}.
Ольга Леонардовна мне потом с возмущением рассказывала, как в Берлине в
"Савой-отель" к нему приехал приглашенный известный клиницист проф. Эвальд.
Внимательно осмотрев больного, он развел руками и, ничего не сказав, вышел.
Это, конечно, было жестоко, но развел он руками, наверное, от недоумения,
зачем и куда такого больного везут.
И все-таки, как ни был я уверен в близости роковой развязки, меня как
молния поразила полученная мною рано утром 3 июля на Рижском взморье
телеграмма о его смерти. /606/
M.К.ПЕРВУХИН
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О ЧЕХОВЕ
Мое знакомство с
<> 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 >>>
- -
|
|
