|
|
|
|
- -
Так кончилась эта история. А миллионер, должно быть, понял, потому что
больше не заглянул к нему.
И вот теперь, когда я вспоминаю об этом, в сущности забавном, эпизоде,
мне начинает казаться, что, может быть, я был и не совсем прав несколько
страниц назад, когда упрекнул богатых поклонников Антона Павловича в
недостаточном радении о его здоровье.
Я должен допустить, что могли быть сделаны попытки устроить для него
такое положение, при котором он не должен был бы постоянно думать о
заработке, мог свободно ехать, куда ему угодно, и жить, где нравится и
полезно.
Но он, вообще державшийся взгляда, что надо рассчитывать только на свои
собственные силы, имел возможность в эпизоде с миллионером найти только
подкрепление этого взгляда.
Щепетильность же его в денежных делах была исключительная. Я, конечно,
не имею в виду людей близких и тех, кого он признавал своими товарищами. Но
там речь могла идти о самых незначительных суммах, которые никого не могли
обременить. Тут и у него брали, и он не стеснялся.
Но в отношении к издателям он всегда старался не быть должником и
прибегал к просьбе об авансе в самых исключительных случаях, и то можно
сказать, что инициатива в таких случаях принадлежала ему разве в первые годы
его литературной деятельности, когда ценителями его таланта являлись
редакторы "Осколков", "Будильника" и других аналогичных изданий.
Тогда ему приходилось на четырех страницах искусно подходить к вопросу,
чтобы в конце концов попросить авансом пятьдесят рублей для переезда на
дачу, со всевозможными гарантиями отработать в такой-то срок и такими-то
очерками.
Но позже, когда имя его стало ценностью, авансы предлагались ему со
всех сторон, а он, всегда нуждаясь, тем не менее легонько, но все же очень
твердо отстранял их.
На аванс он смотрел как на петлю, которую писатель сам набрасывает себе
на шею. Случалось, что, взяв аванс и убедившись, что обещанной работы дать
к /335/ условленному сроку не в состоянии, он делал огромное усилие, чтобы
достать денег и поскорее снять с своей шеи петлю и вернуть аванс, чем,
конечно, больше всех и несказанно удивлял издателя, который не был приучен к
такого рода щепетильности.
Чехов нуждался... Как это странно звучит теперь! Но в те годы в этом не
находили ничего странного. Напротив, считалось в порядке вещей, чтобы
писатель нуждался, и чуть ли не прямо пропорционально его таланту.
Ведь незадолго перед тем нуждался и умер в нужде Достоевский. А после
него нуждались Гаршин и Надсон. У всех это вызывало сочувствие, но никто не
удивлялся. Так полагалось. Книга, как бы ни была она талантлива, была тогда
достоянием немногих.
Чехов умер накануне радикальной перемены в судьбе книги. Через год
после его смерти начался небывалый в России праздник книги:{335} вдруг бог
знает откуда пришли тысячи новых покупщиков, и - это странно даже звучит - у
писателей, хоть и немногих, явились если не состояния, то возможность
обеспеченной жизни и свободы располагать своим временем.
А Чехов до этого праздника не дожил. Литературное право находило еще
некоторый сбыт в розницу, можно было продать издание той или другой книги,
тысячу-другую экземпляров, но чтобы оно представляло определенную и
постоянную ценность, это едва ли кому-нибудь приходило в голову.
Поэтому, когда узнали, что нашелся издатель{335}, оценивший сочинения
Чехова в определенную солидную сумму и предложивший ему эту сумму, стон
удивления пронесся по всему литературному стану.
Чехова ценили высоко. Но не в оценке было дело, а в том, что на
литературу явился деловой спрос.
<> 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 >>>
- -
|
|
