|
|
|
|
- -
миг я увидела и
флигелек, и Антона Павловича над рукописью со свесившейся прядкой волос на
лбу. Далеко тогда был Петербург с Александринкой, далеко был день первого
представления, а теперь далеко Мелихово с его покоем и тишиной, и вместо
флигелька - переполненный зрительный зал и лица друзей, внезапно
обратившиеся в звериные хари.
Пьеса с треском проваливалась{246}. Что же должен был теперь переживать
Антон Павлович? Кто был с ним, чтобы он чувствовал рядом друга? Кто мог
облегчить его состояние? Как я завидовала бы этому человеку, если бы знала
его!
А про ответ со сцены Антон Павлович, очевидно, пошутил. Сказал на
всякий случай неизвестно кому.
Но вот... вышла Нина, чтобы проститься с Тригориным. Она протянула ему
медальон{246} и объяснила: "Я приказала вырезать ваши инициалы, а с этой
стороны название вашей книги".
"Какой прелестный подарок!" - сказал Тригорин и поцеловал медальон.
Нина ушла... а Тригорин, разглядывая, перевернул медальон и прочел:
"страница 121, строки 11 и 12". Два раза повторил он эти цифры и спросил
вошедшую Аркадину:
- Есть мои книги в этом доме?
И уже с книгой в руках он повторил: "страница 121, строки 11 и 12". А
когда нашел страницу и отсчитал строки, прочел тихо, но внятно: "Если тебе
когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми ее".
С самого начала, как только Нина протянула медальон, со мной делалось
что-то странное: я сперва замерла, едва дышала, опустила голову, потому что
мне показалось, что весь зрительный зал, как один человек, обернулся ко мне
и смотрит мне в лицо. В голове был /247/ шум, сердце колотилось, как
бешеное. Но я не пропустила и не забыла: страница 121, строки 11 и 12. Цифры
были все другие, не те, которые я напечатала на брелоке. Несомненно, это был
ответ. Действительно, он ответил мне со сцены, и ответил мне, только мне, а
не Яворской и никому другому.
"Тебе!" "Ты!" Он знал, что говорил это мне. Весь вечер он был со мной и
знал, что со мной. Значит, сразу узнал меня. С первого взгляда. Но что в
этих двух строках? Что в этих двух строках?
Я опять стала в состоянии смотреть на сцену, и теперь я видела пьесу.
Но мне больше хотелось увидеть Антона Павловича. В ложе его не было, значит
- он за кулисами. Туда пройти невозможно. Да и если бы и можно было, я бы не
решилась. Если бы встретиться как-нибудь случайно и понять, почувствовать,
не лишняя ли я? Не навязчиво ли мое присутствие? О, если бы я знала, что он
хочет меня видеть! Но мне казалось, что сейчас, в его тяжелом состоянии, он
едва бы узнал меня, прошел бы мимо, даже подосадовал бы, возможно, что я
встретилась ему. Он ответил мне со сцены в пьесе, которая провалилась, и
поэтому я должна была быть ему особенно неприятной. Недаром я, как
виноватая, боялась его. Но в последнем антракте я все-таки обегала и
коридоры и фойе. Ведь я сразу увидала бы по его лицу, нужна ли я ему.
Но я его нигде не встретила, а позже услыхала, как говорили, что Чехов
убежал из театра. Об этом шептались, передавая друг другу эту новость.
Сбежал!
В последнем действии, которое мне очень понравилось и даже заставило на
время забыть о провале пьесы, Коммиссаржевская (Нина), вспоминая ту пьесу
Треплева, в которой она в первом действии играла Мировую душу, вдруг
сдернула с дивана простыню, закуталась в нее и опять начала свой монолог:
"Люди, львы, орлы..."
Но едва она успела начать, как весь зал покатился от хохота. И это в
самом драматическом, самом трогательном месте пьесы, в той сцене, которая
должна бы была вызвать слезы!
Смеялись над простыней, и надо сказать,
<> 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 >>>
- -
|
|
