|
|
отдых туризм, - ramonatravel.ru
|
|
|
|
|
|
- -
- С нею увидимся в Мелихове. Пусть погуляет. Вот письма. Мы их
разошлем. Я уже уложился.
- Почтовым?
- Нет, это долго ждать. Есть поезд в двенадцать.
- Отвратительный. Идет, кажется, двадцать два часа.
- Тем лучше. Буду спать и мечтать о славе... Завтра буду в Мелихове. А?
Вот блаженство!.. Ни актеров, ни режиссеров, ни публики, ни газет. А у тебя
хороший нюх.
- А что?
- Я хотел сказать: чувство самосохранения. Вчера не пришел в театр. Мне
тоже не следовало ходить. Если б ты видел физиономии актеров! Они смотрели
на меня так, словно я обокрал их, и обходили меня за сто саженей. Ну,
идем...
Захватив чемоданы и письма, вышли и спустились по лестнице. Тут письма
были отданы швейцару, с поручениями. В одном он извещал о своем отъезде
Марью Павловну, в другом - Суворина, в третьем, кажется, брата{360}.
Взяли извозчика и поехали на Николаевский вокзал. Тут Антон Павлович
уже шутил, посмеивался над собой, смешил себя и меня.
На дебаркадере ходил газетчик, подошел к нам, предложил газет. Антон
Павлович отверг: - Не читаю! - Потом обратился ко мне:
- Посмотри, какое у него добродушное лицо, а между тем руки его полны
отравы. В каждой газете по рецензии...
Поезд был пустой, и у Антона Павловича оказалось в распоряжении целое
купе второго класса.
- Ну, и сладко же буду спать, - говорил он.
Но в глазах его было огорчение. Все эти остроты, шутки, смех ему
кой-чего стоили.
- Кончено, - говорил он перед самым отъездом, уже стоя на площадке
вагона. - Больше пьес писать не буду. Не моего ума дело. Вчера, когда шел из
театра, /361/ высоко подняв воротник, яко тать в нощи, - кто-то из публики
сказал: "Это беллетристика", а другой прибавил: "И преплохая..." А третий
спросил: "Кто такой этот Чехов? Откуда он взялся?" А в другом месте какой-то
коротенький господин возмущался: "Не понимаю, чего это дирекция смотрит. Это
оскорбительно - допускать такие пьесы на сцену". А я прохожу мимо и, держа
руку в кармане, складываю фигу: на, мол, скушай; вот ты и не знаешь, что это
сделал я.
- А то, может, раздумаешь, Антон Павлович, да останешься? - предложил
я, когда раздался второй звонок.
- Ну, нет, благодарю. Сейчас все придут и утешать будут - с такими
лицами, с какими провожают дорогих родственников на каторгу.
Третий звонок. Простились.
- Приезжай в Мелихово. Попьем и попоем.
И поезд отошел. Антон Павлович уехал, глубоко оскорбленный Петербургом.
Но как скоро душа его осилила это проклятое наваждение! На другой день,
приехав в Мелихово, он уже пишет деловые письма, хлопочет о книгах для
таганрогской библиотеки, которой он помогал организоваться. Заботится о
больных мужиках, с которыми он, несмотря ни на что, возится, а о своем
душевном состоянии пишет шутливо: "Дома у себя я принял касторки, умылся
холодной водой - и теперь хоть новую пьесу пиши..."{361}
И опять явилась прежняя уравновешенность. Своей "Чайке" он сперва велел
не показываться на глаза. На просьбу поместить ее в "Русской мысли" послал
отказ, а потом согласился, разрешил любителям играть ее и вообще примирился
с нею.
Я был на втором и на третьем представлениях "Чайки". В зрительной зале
сидела обычная публика Александринского театра, и я мог наблюдать, с каким
вниманием она вслушивалась в то новое, что происходило на сцене.
Там не было обычных - драматической актрисы, первого любовника,
простака-мужа, великосветского хлыща и пр. и пр., что полагалось и к чему
привыкли глаз и ухо, но это не мешало с
<> 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 >>>
- -
|
|
