|
|
|
|
- -
"Дачном муже"
самое живое товарищеское участие: перечитывал пьесу - в рукописи,
присутствовал с семьею в ложе на первом представлении, сделал мне несколько
крайне ценных указаний... Между прочим, он советовал совсем откинуть третий
акт, напичканный, по его выражению, "дешевой \55\ моралью", и заключить
пьесу стоном дачного мужа, как доминирующим аккордом.
Как сейчас помню поздний осенний вечер на Кудринской-Садовой, в
знакомом деревянном флигеле. Я сижу на диване в кабинете Чехова, а
неподалеку от меня, согнувшись над письменным столом, сидит сам Чехов и при
свете лампы что-то дописывает... Сверху, из второго этажа, доносятся нежные,
меланхолические звуки шопеновского ноктюрна. Это брат Антона - Николай
Павлович, художник, фантазирует на рояли. (Чехов очень любил музыку и
особенно любил обдумывать свои работы под ласкающую музыкальную мелодию.)
Дописав страничку, Чехов кладет перо и оборачивается ко мне:
- Это утро, Жан, я думал о вас... все думал, отчего вы так мало
сравнительно пишете! И, знаете, отчего это?
Он встал и, подойдя ко мне, тоном трогательной отеческой журьбы
продолжал:
- Все оттого, что вы до чертиков субъективны! Так, Жан, нельзя...
Нельзя выворачивать только пережитое - этак ведь никаких нервов не хватит!!
Писателю надо непременно в себе выработать зоркого, неугомонного
наблюдателя... Настолько, понимаете, выработать, чтоб это вошло прямо в
привычку... сделалось как бы второй натурой!..
Я заметил Чехову, что в тридцать лет не так-то легко себя переделать, и
что он, как врач по профессии, находится в этом отношении в более
благоприятных условиях.
- Ну, этого не скажите, - проговорил Чехов, задумчиво пощипывая свою
бородку. - Мне медицина, напротив, скорей мешает предаваться вольному
искусству, мешает, понимаете, в смысле непосредственности впечатления! Как
бы это вам объяснить потолковее?..
Чехов принялся ходить взад и вперед по комнате - обычная его повадка,
когда он хотел что-нибудь рассказать или доказать, - потом остановился у
окна и заглянул на освещенный луной дворик.
- Вот, например, простой человек смотрит на луну и умиляется, как перед
чем-то страшно таинственным и непостижимым. Ну, а астроном смотрит на нее
совсем иными глазами... у него уже нет и не может быть этих дорогих иллюзий!
И у меня, как медика, их тоже мало... и, конечно, жаль - это как-то сушит
жизнь...
Мы помолчали. Мысль Чехова неожиданно перескакивает в другую сторону,
и, отвернувшись от окна, он смотрит на меня смеющимися глазами: \56\
- Знаете что, Жан: напишемте-ка вместе развеселую комедию?.. Право же,
это идея!
Откровенно сказать, идея эта пришлась мне очень по сердцу, и
осуществление ее было, по-видимому, в пределах возможности. Но препятствие
заключалось в том, что Чехов был коренной московский обыватель, а я жил
постоянно в Петербурге и бывал в Москве изредка, наездами. Так идея эта и не
осуществилась, хотя Чехов не однажды возвращался к ней во время наших
свиданий. Но как раз, когда он стал соблазнять меня, "какую уйму деньжищ мы
могли бы заработать таким гонкуровским способом"{10}, нас позвали наверх
ужинать.
Там уже семья Чехова была в полном сборе, с отцом Чехова, Павлом
Егоровичем, во главе; был еще кое-кто из молодых, товарищей Ивана и Михаила
Чеховых... Многим московским питомцам "Эрмитажа" и Тестова, вероятно,
покажется ересью, если я отмечу здесь,
<> 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 >>>
- -
|
|
