|
|
|
|
- -
очень долго, потом явился земский врач, затем
сельский батюшка, затем еще кто-то в военной форме - кажется, мелиховский
исправник... Из окна отведенного мне флигелька было отлично видно, как к
крыльцу скромного одноэтажного чеховского домика то подкатывала бричка, то
деревенский тарантас, и как прислуга поминутно бегала через двор, из кухни в
комнаты, с разной снедью и посудой, то накрывая на стол, то убирая со стола.
А в маленькой проходной горенке, около чеховского кабинета, почти не
переводились мужики и бабы - кто за делом, кто за пустяками, кто за
врачебной помощью... И, в довершение несчастья, к завтраку свалился, как
снег на голову, гость из \80\ Москвы - неведомый толстый немец, молодой и
франтоватый, чуть ли не зубной врач по профессии (которого Чехов как-то
случайно встретил в Москве около клиники и, как "коллеге" в некотором роде,
сообщил гостеприимно свой мелиховский адрес).
Толстый немец был откомандирован со своим толстым чемоданом ко мне во
флигель и заставил меня бросить срочную работу, взятую с собой, -
корректуру, которую я должен был сдать на другой день в московскую редакцию.
Когда фатальный немец ушел перед обедом осматривать мелиховские окрестности,
я снова принялся за работу. Это была корректура только что законченной мной
четырехактной комедии "Затерянный мудрец".
За работой я недослышал, как вошел в комнату Чехов, и, видя, что я
занят, он молча прилег рядом на диване.
- Можно? - деликатно проговорил он немного погодя, протягивая руку к
прочитанным гранкам.
Я, разумеется, выразил свое полнейшее удовольствие.
Как раз ему попался конец первого акта, заключающийся словами старика
профессора перед портретом Пушкина: "Черт меня догадал родиться в России...
с душой и талантом!.." Последнюю фразу Чехов прочел вполголоса про себя с
особенной выразительностью и обратился в мою сторону.
- Это у вас, Жан... откуда?
- Это - слова Пушкина из письма жене{42}.
- Как это странно... мне именно сегодня приходили в голову почти те же
слова!..
Он задумался и принялся читать дальше.
Кстати сказать, около этого времени А.П. перерабатывал своего
неудачного "Лешего" - из каковой переработки, как известно, получилась его
лучшая драматическая вещь "Дядя Ваня"{43}, - и, как это ни странно, обоих
"сверстников" постигла одновременно одна и та же судьба, то есть обе не были
одобрены литературно-театральным комитетом: мой "Затерянный мудрец" -
петербургским, а его "Дядя Ваня" - московским... и обе нашли впоследствии
приют на частной сцене: моя комедия в Суворинском театре, а чеховская - в
театре Станиславского... Страннее всего, что и мой чуткий "затерянный"
профессор (проф. Макушин), и чеховский - бездарный, но "популярный" (проф.
Серебряков) одинаково были отвергнуты "профессорским" синклитом. Житейская
правда остается, таким образом, за Чеховым, так как в синклите не оказалось
ни одного... Макушина! \81\
Дочитав корректурные листки, Чехов сделал мне несколько ценных указаний
"относительно необходимости в драматическом произведении большей простоты и
близости к жизни, не только в речах действующих лиц, но даже в самых их
именах и фамилиях"; и затем стал упрашивать меня погостить еще лишние сутки,
убеждая, что корректуру можно отличнейшим образом переслать редакции почтой.
Соблазн был очень велик, и я стал сдаваться, когда неожиданно вернулся с
прогулки московский немец. Чехов вдруг закашлялся и скоро ушел, мрачно
покосившись на толстый немецкий чемодан, загромождавший проход.
Ах, этот немец! Он испортил всю музыку...
Немец оказался, однако, довольно добродушным
<> 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 >>>
- -
|
|
