|
|
ГК Промметаллторг , феррониобий
по душе
|
|
|
|
|
|
- -
великий мастер
дружеских речей, щедро расточавший красноречие, ум, а также и яд, которым,
впрочем, он никого не отравлял.
Зато домосед В.М.Лавров иногда ознаменовывал приезд Чехова из деревни
чем-то вроде раута у себя дома. Это были бесконечно длинные, вкусные,
сытные, с обильным возлиянием и достаточно веселые обеды, многолюдные и
речистые, затягивавшиеся далеко за полночь и носившие на себе отпечаток
самобытности хозяина. Чехова они утомляли, и потому (однако ж единственно
поэтому) он шел на них неохотно, но личность В.М.Лаврова его сильно
интересовала.
Это был самородок "своей собственной складки". Человек, образовавший
себя исключительно своими личными усилиями, отдавший состояние на литературу
и затем весь ушедший в свой журнал - "Русская мысль".
К изумлению, я узнал однажды, что он также и самоучка-математик и, в
качестве такового, в молодости получил даже какую-то почетную премию в
Англии за решение объявленной математической задачи.
Страстный любитель литературы, он читал все выходящее в свет. Писатели
были его первые гости: подаренный ему экземпляр с автографом он принимал
трепетными руками и нес в свой шкап бережно, как святыню.
Но это, разумеется, не мешало ему в издательском деле быть купцом, а
где надо - слегка и поприжать того же самого писателя.
Он прекрасно знал польский язык (кстати, никогда не хотел объяснить,
где он ему научился) и был не только почитателем, но и, несомненно, лучшим
переводчиком польских авторов.
Помню, как однажды, благодаря этому своему пристрастию, он поставил в
довольно странное положение /314/ целое общество препочтенных писателей, в
том числе, если память мне не изменяет, и Чехова.
В Польше праздновали юбилей (кажется, 25-летней литературной
деятельности) Генриха Сенкевича{314}. Лавров, который перевел и поместил в
"Русской мысли" почти все произведения этого автора и находился с ним в
переписке, разумеется не преминул и в Москве устроить юбилейный обед. В
"Эрмитаже" собралось человек двадцать пять литераторов, говорились речи и
пили за единение народностей, за польскую литературу и за талантливого ее
представителя, польского юбиляра. Все было искренне, трогательно и хорошо.
В заключение послали юбиляру в Варшаву сердечное поздравление, под
которым все подписались поименно.
На следующий день на имя Лаврова была получена ответная телеграмма от
юбиляра:
"Благодарю, если это искренно".
Бедный Лавров долго после этого ни с кем не заговаривал о польской
литературе.
В Москве Чехов оставался по нескольку дней, но в эти дни ничего не
писал. Его манера работать вдали от людских глаз - здесь, где он был
постоянно на виду у всех, была неосуществима.
А в гостинице у него был "свой" номер (кажется, пятый), который и потом
долго еще назывался "чеховским номером", и это знали, и туда стучались.
Но с незнакомым человеком еще как-нибудь можно разделаться, если занят,
- ну, сослаться на эту занятость. Но бывало хуже: друзья, вот именно из тех,
что впоследствии, после его смерти, почувствовали себя его друзьями и
поведали об этом миру.
Иной "друг" приехал по своим делам из Петербурга и, благополучно
окончив свои дела, решил провести вечерок с Чеховым. Тут уж, при его
исключительной боязни обидеть, - для него была настоящая беда.
Я знал, например, одного писателя{314} (ныне умершего), который считал
себя закадычным другом Чехова, и Антон Павлович относился к нему искренне и
сердечно, но совершенно
<> 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 >>>
- -
|
|
