|
|
|
|
- -
говоря, только
"здравствуй, прощай", а потом три недели пишет ежедневно фельетон и передает
наши объяснения. Зачем это? К чему?
Нет, нет! Это, знаете, как вот бывают магазины такие: базар - любая
вещь двадцать копеек. И стакан - двадцать, и перочинный нож - двадцать, и
коврик - двадцать, и все грошовое, и все никчемное, и все ярко раскрашенное
линючею, крикливою краскою. Нет, бог с нею, с Одессою!
После смерти Чехова не раз мало знавшие его люди пытались уверить,
будто Чехов питал нежные чувства по отношению к Ялте, в которой он прожил
последние годы своей жизни. На самом деле у Чехова было резко отрицательное
отношение к Ялте. Иногда он откровенно ненавидел Ялту и, не стесняясь,
высказывал это. Помимо жалобы на то, что жить в Ялте приходится, как в
безвоздушном пространстве, Чехов жаловался и на многое другое:
- Дивное море, а Ялта в это море вываливает нечистоты. Чудесные горы, а
Ялта не умеет провести дорог по этим горам. И те дороги, которые проведены,
отравляют окрестности пылью. Настроили дворцов и вилл, но это - фасад. А за
фасадом - каменные карманы с насквозь прогнившими стенами. На набережной -
магазины, которым и в Париж не стыдно показаться, а в двух шагах кофейни, на
ночь обращающиеся в ночлежные приюты для беспаспортных. И это - символ всей
жизни Ялты. Это - кофейня, она же - /638/ ночлежка. Настоящего, прочного,
органически связанного с городом населения еще нету. Все не граждане, так
сказать, а временные курортные арендаторы, которым до внесезона в высшей
степени никакого дела нет. Прицелился, обобрал кого-нибудь, - а если
обобранный завопил - гони его в шею. Жди другого.
И с этим беспардонным хищничеством - поразительная беспомощность во
всех отношениях, полное непонимание своих даже собственных выгод, что-то
тревожно-алчное, вот как бывает у игроков в Монте-Карло. Да еще у шулеров на
волжских пароходах. Ходит, знаете, фертом таким, франтоват, весел, говорлив,
а в глазах - тревожное ожидание:
"А скоро ли меня при всем честном народе бить будут и с парохода
ссадят?!"
И тут же сам себя успокаивает:
"Но это ничего! Все равно, я на другой пароход пересяду!"
При Чехове как-то летом в одну ночь сгорел маленький, но сносный
городской театр{638}, в котором тогда подвизалась опереточная труппа
известного южного антрепренера Новикова. Город получил страховую премию. И
началась волокита - с вопросом о постройке нового театра. Проект за
проектом, и один другого грандиознее. Старый театр стоил что-то тысяч сорок.
Новый - должен быть грандиозным: в триста, нет, в четыреста тысяч? Да что
четыреста? В миллион!
Годы шли, а Ялта оставалась без хотя бы скромного театра.
Это, по-видимому, очень огорчало Чехова.
- Скучно! - признавался он. - Хоть плохой театр был, хоть не бог знает
какие труппы играли, а все же - без театра, как без близкого человека.
Пустота какая-то в жизни образовалась! Белое место!
И вот, истомившись в Ялте, устав жить в "безвоздушном пространстве",
Чехов зачастую, не считаясь с интересами своего подорванного здоровья,
уезжал в любимую им Москву. Уезжая, он казался словно помолодевшим,
поздоровевшим. Приезжал - утомленный, скучный, мрачный.
Но никогда я не видел его таким угрюмым и мрачным, как в тот
день, когда он покидал Ялту{638}, чтобы уехать в доконавший его
Баденвейлер... /639/
После смерти Чехова в Ялте сейчас же заговорили о необходимости
поставить в честь его памятник. Из разговоров этих так ничего и не вышло,
<> 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 >>>
- -
|
|
