|
|
|
|
- -
что Коммиссаржевская, желая
напомнить свой белый пеплум Мировой души, не сумела изобразить его более
или /248/ менее красиво, но все-таки это был предлог, а не причина смеха. Я
была убеждена, что захохотал с умыслом какой-нибудь Ясинский, звериные
хари и подхватили, а публика просто заразилась, а может быть, даже
вообразила, что в этом месте подобает хохотать. Как бы то ни было, хохотали
все, весь зрительный зал, и весь конец пьесы был окончательно испорчен.
Никого не тронул финальный выстрел Треплева, и занавес опустился под те же
свистки и глумления, которые и после первого действия заглушили робкие
аплодисменты.
У вешалок возбуждение еще не улеглось. И там смеялись. Громко ругали
автора и передавали друг другу:
- Слышали? Сбежал! Говорят, прямо на вокзал, в Москву.
- Во фраке?! Приготовился выходить на вызовы! Ха, ха...
Но я слышала тоже, как одна дама сказала своему спутнику:
- Ужасно жаль! Такой симпатичный, талантливый... И ведь он еще так
молод... Ведь он еще очень молод.
Дома меня ждал Миша с кипящим самоваром и холодным ужином. Он сам
открыл мне дверь.
- Ну, что? Большой успех?
- Провал, - неохотно ответила я. - Ужасный провал!
- Не ходи в детскую, - предупредил он, удерживая меня за руку. - Я
только что там был. Все спят, как сурки. Были очень веселы, бегали, играли.
Сядь, расскажи.
- Провал, - повторила я и передала приблизительно, что я видела и
слышала.
- Ах, уж и подлецы эти с... д... газетные писаки! - горячо сказал Миша.
- Подхалимы, мерзавцы... То готовы ж... лизать человеку, пока он в славе, но
споткнись он, все набросятся на него, как собаки. Говоришь, сбежал Чехов?
Да, воображаю, какие у него кошки на сердце скребут! Да не его дело писать
пьесы! Писал бы еще что-нибудь вроде "Степи". Тут он мастер.
Какое для меня было неожиданное облегчение, что Миша ругал не Чехова, а
его врагов и завистников. Я ждала, что он придерется к случаю сказать про
него что-нибудь враждебное, но ему, очевидно, стало жалко Чехова, и он забыл
свою вражду. /249/
- Подожди, мать, - говорил он, - это пустяк, что его освистали. Покажет
он им еще себя. Опять будут пресмыкаться и хвостом вилять, а он уж теперь их
раскусит. Слишком добродушен твой Чехов: со всякой сволочью готов
обниматься.
Я слушала с радостью, но у меня из головы не выходило: 121, И и 12.
Книга Чехова в библиотеке на полке, найти ее ничего не стоит. Найти и
прочесть. Но надо пить чай, есть ветчину, слушать Мишу и отвечать. А что
там? На этой странице 121 и на строках 11 и 12? Ах, скорей бы, скорей!
Наконец чай был отпит, Миша ушел в кабинет, повозился там, посвистел и
прошел через гостиную в спальную.
- Мать! Ты скоро?
- Да, сейчас.
Тогда и я прошла в кабинет; пришлось зажечь свечу, так как Миша потушил
лампу, и со свечой в руках я поспешно нашла и вынула книгу, дрожащими руками
отыскала страницу 121 и, отсчитав строки, прочла: "...кие феномены. Но что
ты смотришь на меня с таким восторгом? Я тебе нравлюсь?"
В полном недоумении я опять пересчитала строки. Нет, я не ошиблась:
"...кие феномены...".
- Мать! старуха! - кричал Миша. - Что ты там делаешь?
"Что ты смотришь на меня с таким восторгом"... Я медленно закрыла
книгу, положила ее на место. Смеется он, что ли, надо мной?
"Я тебе нравлюсь?"
Катит он теперь в Москву, сидит и думает. Нет, думать он сейчас не
может. Он отмахивается от того, что продолжает видеть и слышать: растерянных
артистов на сцене, звериных харь в зале, свист, хохот. О,
<> 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 >>>
- -
|
|
