|
|
|
|
- -
яд! Что делает разум, то разрушают ваши дряблые, никуда не годные сердца! Когда я гимназистом был болен брюшным тифом, моя тетушка из сострадания обкормила меня маринованными грибами, и я чуть не умер. Пойми ты вместе с тетушкой, что любовь к человеку должна находиться не в сердце, не под ложечкой и не в пояснице, а вот здесь!
Фон Корея хлопнул себя по лбу.
- Возьми! - сказал он и швырнул сторублевую бумажку.
- Напрасно ты сердишься, Коля, - кротко сказал Самойленко, складывая бумажку. - Я тебя отлично понимаю, но... войди в мое положение.
- Баба ты старая, вот что! Дьякон захохотал.
- Послушай, Александр Давидыч, последняя просьба! - горячо сказал фон Корен. - Когда ты будешь давать тому прохвосту деньги, то предложи ему условие: пусть уезжает вместе со своей барыней или же отошлет ее вперед, а иначе не давай. Церемониться с ним ничего. Так ему и скажи, а если не окажешь, то даю тебе честное слово, я пойду к нему в присутствие и спущу его там с лестницы, а с тобою знаться не буду. Так и знай!
- Что ж? Если он уедет вместе с ней или вперед ее отправит, то для него же удобнее, - скачал Самойленко. - Он даже рад будет. И, прощай.
Он нежно простился и вышел, но, прежде чем затворить за собою дверь, оглянулся на фон Корена, сделал страшное лицо и сказал:
- Это тебя, брат, немцы испортили! Да! Немцы!
XII
На другой день, в четверг, Марья Константиновна праздновала день рождения своего Кости. В полдень все были приглашены кушать пирог, а вечером пить шоколад. Когда вечером пришли Лаевский и Надежда Федоровна, зоолог, уже сидевший в гостиной и пивший шоколад, спросил у Самойленка:
- Ты говорил с ним?
- Нет еще.
- Смотри же, не церемонься. Не понимаю я наглости этих господ! Ведь отлично знают взгляд здешней семьи на их сожительство, а между тем лезут сюда.
- Если обращать внимание на каждый предрассудок, - оказал Самойленко, - то придется никуда не ходить.
- Разве отвращение массы к внебрачной любви и распущенности предрассудок?
- Конечно. Предрассудок и ненавистничество. Солдаты, как увидят девицу легкого поведения, то хохочут и свищут, а спроси-ка их: кто они сами?
- Недаром они свищут. То, что девки душат своих незаконноприжитых детей и идут на каторгу, и что Анна Каренина бросилась под поезд, и что в деревнях мажут ворота дегтем, и что нам с тобой, неизвестно почему, нравится в Кате ее чистота, и то, что каждый смутно чувствует потребность в чистой любви, хотя знает, что такой любви нет, - разве все это предрассудок? Это, братец, единственное, что уцелело от естественного подбора, и, не будь этой темной силы, регулирующей отношения полов, господа Лаевский показали бы тебе, где раки зимуют, и человечество выродилось бы в два года.
Лаевский вошел в гостиную; со всеми поздоровался и, пожимая руку фон Корену, заискивающе улыбнулся. Он выждал удобную минуту и сказал Самойленку:
- Извини, Александр Давидыч, мне нужно сказать тебе два слова.
Самойленко встал, обнял его за талию, и оба пошли в кабинет Никодима Александрыча.
- Завтра пятница... - сказал Лаевский, грызя ногти. - Ты достал, что обещал?
- Достал только двести десять. Остальные сегодня достану или завтра. Будь покоен.
- Слава богу!.. - вздохнул Лаевский, и руки задрожали у него от радости. - Ты меня спасаешь, Александр Давидыч, и, клянусь тебе богом, своим счастьем и чем хочешь, эти деньги я вышлю тебе тотчас же по приезде. И старый долг вышлю.
- Вот что, Ваня... - сказал Самойленко, беря его за пуговицу и краснея. - Ты извини, что я вмешиваюсь в твои семейные дела, но... почему бы тебе не уехать вместе с Надеждой Федоровной?
- Чудак, но разве это можно? Одному из нас непременно надо остаться, иначе кредиторы завопиют. Ведь я должен по лавкам рублей семьсот, если но больше. Погоди, вышлю им деньги, заткну зубы, тогда и она выедет отсюда.
- Так... Но почему бы тебе не отправить ее вперед?
- Ах, боже мой, разве это возможно? - ужаснулся Лаевский. - Ведь она женщина, что она там одна сделает? Что она понимает? Это только проволочка времени и лишняя трата денег.
"Резонно..." - подумал Самойленко, но вспомнил разговор с фон Кореном, потупился и сказал угрюмо:
- С тобою я не могу согласиться. Или поезжай вместе с ней, или же отправь ее вперед, иначе... иначе я не дам тебе денег. Это мое последнее слово...
Он попятился назад, навалился спиною на дверь и вышел в гостиную красный, в страшном смущении.
"Пятница... пятница, - думал Лаевский, возвращаясь в гостиную. - Пятница..."
Ему подали чашку шоколаду. Он ожег губы и язык горячим шоколадом и думал:
"Пятница... пятница..."
Слово "пятница" почему-то не выходило, у него из головы; он ни о чем, кроме пятницы, не думал, и для него явно было только, но не в голове, а где-то под сердцем, что в субботу ему не уехать. Перед ним стоял Никодим Александрыч,
<> 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 >>>
- -
|
|
