|
|
|
|
- -
года; Е.3.Коновицеру
от 21 сентября 1898 года.
В воспоминаниях Бунина о Шаляпине читаем:
"...Помню, например, как горячо хотел он познакомиться с Чеховым,
сколько раз говорил мне об этом. Я наконец спросил:
- Да за чем же дело стало?
- Да за тем, - отвечал он, - что Чехов нигде не показывается, что все
нет случая представиться ему.
- Помилуй, какой для этого нужен случай? Возьми извозчика и поезжай.
- Но я вовсе не желаю показаться ему нахалом! А кроме того, я знаю, что
я так оробею перед ним, что покажусь еще и совершенным дураком.
- Ну, полно, это ты сейчас дурака валяешь.
- Бог свидетель, нисколько не валяю. Вот если б ты свез меня как-нибудь
к нему...
Я не замедлил сделать это и убедился, что все было правда: войдя к
Чехову, он покраснел до ушей, стал что-то бормотать. А вышел от него в
полном восторге:
- Ты не поверишь, как я счастлив, что наконец узнал его, и как очарован
им! Вот это человек!.." ("Иллюстрированная Россия", Париж, 1938, Э 19/677).
Стр. 513. По-моему, чудесно. - В воспоминаниях о Чехове, опубликованных
в Собр. соч. И.А.Бунина (изд. Маркса, т. 6, Спб. 1915, стр. 293-295) за
этими словами шел следующий текст: "Может быть, это покажется кому-нибудь
манерностью. Но - Чехов и манерность! "Скажу прямо, - говорит один из хорошо
знавших Чехова, - я встречал людей не менее искренних, чем Чехов, но людей
до такой степени простых, чуждых всякой фразы и аффектировки, я не помню".
Да, он любил только искреннее, жизненное, органическое, - если только оно не
было грубо и косно, - и положительно не выносил фразеров, книжников и
фарисеев, особенно /771/ тех из них, которые настолько вошли в свои роли,
что роли стали их вторыми натурами. В своих работах он почти никогда не
говорил о себе, о своих вкусах, о своих взглядах, что и повело, кстати
сказать, к тому, что его долго считали человеком беспринципным,
необщественным. В жизни он также очень редко говорил о своих симпатиях и
антипатиях: "я люблю то-то", "я не выношу того-то" - это не чеховские фразы.
Но симпатии и антипатии его были чрезвычайно устойчивы и определенны, и
среди его симпатий одно из первых мест занимала именно естественность. "Море
было большое..." Ему, с его постоянной жаждой наивысшей простоты, с его
отвращением ко всему вычурному, напряженному, казалось это "чудесным". А в
его словах об офицере и музыке сказалась другая его особенность:
сдержанность. Неожиданный переход от моря к офицеру, несомненно, был вызван
его затаенной грустью о молодости, о здоровье. Море пустынно... А он любил
жизнь, радость, и за последние годы эта жажда радости, хотя бы самой
простой, самой обыденной, особенно часто сказывалась в его разговоре. Но
именно только сказывалась.
Слова за последнее время стали очень дешевы. И хорошие и дурные слова
произносятся теперь с удивительной легкостью и лживостью. Но, кажется, чаще
всего так говорят об умерших. Очень много легкости, неточностей, а порой
просто скудоумия можно встретить и в воспоминаниях о Чехове. Пишут,
например, что Чехов поехал на Сахалин затем, чтобы поддержать репутацию
"серьезного" человека, и в дороге так простудился, что нажил чахотку...
Пишут, что смерть Чехова была ускорена постановкой "Вишневого сада":
накануне спектакля Чехов будто бы так волновался, так боялся, что его пьеса
не понравится, что всю ночь бредил... Все это сущий вздор. На Сахалин Чехов
поехал потому, что его интересовал Сахалин, и еще потому, что в путешествии
он хотел встряхнуться после смерти брата Николая, талантливого
<> 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 >>>
- -
|
|
