|
|
|
- -
I
К избе Максима Журкина, шурша и шелестя по высохшей, пыльной траве, подкатила коляска, запряженная парой хорошеньких вятских лошадок. В коляске сидели барыня Елена Егоровна Стрелкова и ее управляющий Феликс Адамович Ржевецкий. Управляющий ловко выскочил из коляски, подошел к избе и указательным пальцем постучал по стеклу. В избе замелькал огонек. - Кто там? - спросил старушечий голос, и в окне показалась голова Максимовой жены. - Выйди, бабушка, на улицу! - крикнула барыня. Через минуту из избы вышли Максим и его жена. Они остановились у ворот и молча поклонились барыне, а потом управляющему. - Скажи на милость, - обратилась Елена Егоровна к старику, - что все это значит? - Что такое-с? - Как что? Разве не знаешь? Степан дома? - Никак нет. На мельницу уехал. - Что он строит из себя? Я решительно не понимаю этого человека! Зачем он ушел от меня? - Не знаем, барыня. Нешто мы знаем? - Ужасно некрасиво с его стороны! Он оставил меня без кучера! По его милости Феликсу Адамовичу приходится самому запрягать лошадей и править. Ужасно глупо! Вы поймите, что это, наконец, глупо! Жалованья ему показалось мало, что ли? - А Христос его знает! - отвечал старик, косясь на управляющего, который засматривал в окна. - Нам не говорит, а в голову к нему не залезешь. Ушел, говорит, да и шабаш! Своя воля! Должно полагать, жалованья мало показалось! - А это кто под образами на лавке лежит? - спросил Феликс Адамович, глядя в окно. - Семен, батюшка! А Степана нету. - Дерзко с его стороны! - продолжала барыня, закуривая папиросу. - Мсье Ржевецкий, сколько получал он у нас жалованья? - Десять рублей в месяц. - Если ему показалось мало десяти, то я могла бы дать пятнадцать! Не сказал ни слова и ушел! Честно это? Добросовестно? - Говорил ведь я, что никогда не следует церемониться с этим народом! - заговорил Ржевецкий, отчеканивая каждый слог и стараясь не делать ударения на предпоследнем слоге. - Вы разбаловали этих дармоедов! Никогда не следует заразом отдавать всего жалованья! К чему это? Да и зачем вы хотите прибавить жалованья? И так придет! Он договорился, нанялся! Скажи ему, - обратился поляк к Максиму, - что он свинья и больше ничего. - Finissez donc! {1} - Слышишь, мужик? Нанялся - так и служи, а не уходи, когда тебе вздумается, черт! Пусть только не придет завтра! Я покажу ему не слушаться! И вам достанется! Слышишь, старуха? - Finissez, Ржевецкий! - Всем достанется! Не являйся тогда ко мне в контору, старый собака! С вами церемониться?! Вы разве люди? Разве вы понимаете хорошие слова? Вы только тогда понимаете, ежели вас по шеям бьют и делают вам неприятности! Чтоб ходил завтра! - Я скажу ему. Отчего не сказать? Сказать можно... - Скажи ему, что прибавляю ему жалованья, - сказала Елена Егоровна. - Не могу же я быть без кучера. Когда найду другого, пусть тогда и уходит, если ему угодно. Завтра утром чтобы опять был у меня! Скажите ему, что я глубоко оскорблена его невежливым поступком! И вы, бабушка, скажите! Надеюсь, что он будет у меня и не заставит посылать за собой. Подойди сюда, бабушка! На тебе, милая! Что, небось, трудно управляться с такими большими детьми? Бери, милая! Барыня вынула из кармана хорошенький портсигар, потянула из-под папирос желтую бумажку и подала ее старухе. - Если же не придет, - прибавила барыня, - то нам придется поссориться, что было бы крайне нежелательно. Но я надеюсь... Вы ему посоветуете. Едемте, Феликс Адамыч! Прощайте! Ржевецкий вскочил в коляску, взял в руки вожжи, и коляска покатила по мягкой дороге. - Сколько дала? - спросил старик. - Рупь. - Дай сюда! Старик взял рубль, погладил его обеими ладонями, бережно сложил и спрятал в карман. - Степан, уехала! - сказал он, входя в избу. - Я ей сбрехал, что ты на мельницу уехал. Перепужалась страсть как!.. Как только отъехала коляска и скрылась из вида, в окне показался Степан. Бледный, как смерть, дрожащий, он выполз наполовину из окна и погрозил своим большим кулаком темневшему вдали саду. Сад был барский. Погрозив раз шесть, он проворчал что-то, потянулся назад в избу и с шумом опустил раму. Через полчаса после того, как уехала барыня, в избе Журкина ужинали. В кухне возле самой печи за засаленным столом сидели Журкин и его жена. Против них сидел старший сын Максима - Семен, временноотпускной, с красным испитым лицом, длинным рябым носом и маслеными глазками. Семен был похож лицом на отца, он не был только сед, лыс и не имел таких хитрых, цыганских глаз, какими обладал его отец. Рядом с Семеном сидел второй сын Максима, Степан. Степан не ел, а, подперевши кулаком свою красивую белокурую голову, смотрел на закопченный потолок и о чем-то усердно мыслил. Ужин подавала жена Степана, Марья. Щи съели молча. - Принимай! - сказал Максим, когда были съедены щи. Марья взяла со стола пустую чашку, но не донесла ее 1 2 3 4 5 6 7 8
- -
|
|