|
|
|
|
- -
Когда в девятом часу бросали якорь, на берегу В пяти местах большими
кострами горела сахалинская тайга. Сквозь потемки и дым, стлавшийся по морю,
я не видел пристани и построек и мог только разглядеть тусклые постовые
огоньки, из которых два были красные. Страшная картина, грубо скроенная из
потемок, силуэтов гор, дыма, пламени и огненных искр, казалась
фантастическою. На левом плане горят чудовищные костры, выше них - горы,
из-за гор поднимается высоко к небу багровое зарево от дальних пожаров;
похоже, как будто горит весь Сахалин. Вправо темною тяжелою массой выдается
в море мыс Жонкьер, похожий на крымский Аю-Даг; на вершине его ярко светится
маяк, а внизу, в воде, между нами и берегом стоят три остроконечных рифа-
"Три брата". И все в дыму, как в аду.
К пароходу подошел катер, таща за собою на буксире баржу. Это привезли
каторжных для разгрузки парохода. Слышались татарский говор и брань.
- Не пускать их на пароход! - раздался крик с борта. - Не пускать! Они
ночью весь пароход обокрадут!
- Тут в Александровске еще ничего, - сказал мне механик, заметив, какое
тяжелое впечатление произвел на меня берег, - а вот вы увидите Дуэ! Там
берег совсем отвесный, с темными ущельями и с угольными пластами... мрачный
берег! Бывало, мы возили на "Байкале" в Дуэ по 200-300 каторжных, так я
видел, как многие из них при взгляде на берег плакали.
- Не они, а мы тут каторжные, - сказал с раздражением командир. -
Теперь здесь тихо, но посмотрели бы вы осенью: ветер, пурга, холод, волны
валяют через борт, - хоть пропадай!
Я остался ночевать на пароходе. Рано утром, часов в пять, меня шумно
разбудили: "Скорее, скорее! Катер в последний раз уходит к берегу! Сейчас
снимаемся!" Через минуту я уже сидел в катере, а рядом со мной молодой
чиновник с сердитым заспанным лицом. Катер засвистел, и мы пошли к берегу,
таща за собой две баржи с каторжными. Изморенные ночною работой и
бессонницей, арестанты были вялы и угрюмы; все время молчали. Лица их были
покрыты росой. Мне припоминается теперь несколько кавказцев с резкими
чертами и в меховых шапках, надвинутых до бровей.
- Позвольте познакомиться, - сказал мне чиновник, - коллежский
регистратор Д {1}.
Это был мой первый сахалинский знакомый, поэт, автор обличительного
стихотворения "Сахалино", которое начиналось так: "Скажи-ка, доктор, ведь
недаром..." Потом он часто бывал у меня и гулял со мной по Александровску и
его окрестностям, рассказывая мне анекдоты или без конца читая стихи
собственного сочинения. В длинные зимние ночи он пишет либеральные повести,
но при случае любит дать понять, что он коллежский регистратор и занимает
должность Х класса; когда одна баба, придя к нему по делу, назвала его
господином Д., то он обиделся и сердито крикнул ей: "Я тебе не господин Д.,
а ваше благородие!" По пути к берегу я расспрашивал его насчет сахалинской
жизни, как и что, а он зловеще вздыхал и говорил: "А вот вы увидите!" Солнце
стояло уже высоко. То, что было вчера мрачно и темно и так пугало
воображение, теперь утопало в блеске раннего утра; толстый, неуклюжий
Жонкьер с маяком, "Три брата" и высокие крутые берега, которые видны на
десятки верст по обе стороны, прозрачный туман на горах и дым от пожара
давали при блеске солнца и моря картину недурную.
Гавани здесь нет и берега опасны, о чем внушительно свидетельствует
шведский пароход "Atlas", потерпевший крушение незадолго до моего приезда и
лежащий теперь на берегу. Пароходы останавливаются обыкновенно в версте от
берега и редко
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 >>>
- -
|
|
