|
|
Информация по отдыху в Анапе здесь
|
|
|
|
|
|
- -
Через несколько дней я уехал в глухую провинцию,
унося в душе искреннюю, дружескую привязанность к одному из самых милых
людей, которых я когда-либо встречал, и находясь под впечатлением его
огромного таланта. И когда на другой день полупустой и холодный вагон
громыхал по пустой и холодной степи, я ни о чем другом не мог думать, как об
этом человеке.
Прошло много времени. Мы встретились опять в Москве, уже после
путешествия Чехова на Сахалин. Месяца два провели мы, постоянно встречаясь.
Мы вместе бывали в театрах и у многочисленных знакомых, сошлись и
подружились окончательно, с неизбежным и традиционным брудершафтом.
По-прежнему Чехов был молчаливым и необыкновенно скромным человеком,
несмотря на свою известность.
- Был со мной в Петербурге смешной случай, - рассказывал он мне. -
Сказали мне, что Полонский очень хотел бы со мной познакомиться, и повезли
меня (кажется, Лейкин или Голике) на один из его журфиксов. Ну, приехали мы,
знакомимся. При знакомствах всегда называют фамилии так, что ничего не
разберешь. Так и тут: послышалось не то Чижов, не то Чехов. Полонский и
остальные гости не обратили на меня никакого внимания, и просидел я молча
целый вечер в уголке, недоумевая, зачем я понадобился Полонскому или зачем
нужно было знакомым уверять меня, что я ему интересен. Наконец стали
прощаться. Полонскому стало неловко и захотелось сказать мне что-нибудь
любезное. "Вы, - говорит он мне, - все-таки меня не забывайте, захаживайте
когда-нибудь, ведь мы с вами, кажется, и прежде встречались, ведь ваша
фамилия Чижиков?" - "Нет, Чехов", - сказал я. "Батюшки, что же вы нам
раньше-то этого не сказали!" - закричал хозяин и /300/ даже руками
всплеснул. Очень смешное приключение вышло, - добродушно и конфузливо
закончил свой рассказ Чехов.
И здесь, во время этой московской жизни, для меня особенно выяснилась
основная черта чеховского характера - искренность, буквально не выносившая
лжи, заставлявшей страдать душу художника. Лжи мелочной, подчас комичной,
разумеется, было немало в обществе, особенно в отношении Чехова, тогда уже
на всю Россию славного писателя и модного человека в Москве. Как тонко он
отмечал неискренние заискивания людей, сравнительно беззаботных по части
литературы, и как грустно говорил: "Что ему Гекуба!" Но еще больше
раздражала его ложь, касавшаяся вопросов и убеждений общественной жизни.
- Они напились, - говорил он мне раз про одну компанию, - целовались и
пили за конституцию! Ну, ты подумай, зачем ему (он назвал фамилию)
конституция{300}, когда он может строить свое благополучие только в условиях
политического рабства. Чего они лгут?
Кстати об общественных убеждениях. В журнальных статьях не раз упрекали
Чехова в индифферентизме. После народнической, иногда будировавшей
литературы появление Чехова производило впечатление жреца искусства для
искусства. С самого начала в этом было уже крупное недоразумение: статьи
проглядели в рассказах молодого писателя ту художественную правду русской
действительности, а не отдельных образов, которая с такой силой появлялась в
первый раз после Гоголя. А такая правда для имеющих очи, чтобы видеть,
стоила, разумеется, больше поучающего тона либеральной беллетристики. "Не
надо сочинять нарочно стихов о плохом городовом", - говорил мне когда-то
Чехов, и теперь он повторял приблизительно то же самое о плохих
беллетристических
<> 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 >>>
- -
|
|
