|
|
|
|
- -
- Стрелять дядю Ваню я заставил, чтобы пробудить внимание публики. Мне
казалось, что к моменту объяснений между дядей Ваней и профессором публика
должна быть утомлена и может даже заснуть. Необходимо потревожить ее
выстрелом. Но целиться в спину Лужского я Вишневского не уполномачивал.
В политических разногласиях Чехов не разбирался, вернее, не хотел
разбираться. Улучшения жизни он ожидал от того, что лежит глубже этих
разногласий.
Когда мы с Горьким стали нападать на "Новое время", специально на
Суворина и Меньшикова, косвенно упрекая Чехова, что он с ними не порывает
связи, Чехов заметил, \459\ что не видит особенной разницы между
направлением "Нового времени" и так называемых либеральных газет.
- Ну, а антисемитизм? А позиция "Нового времени" в "деле Дрейфуса"?
Чехов согласился, что Суворин по отношению к делу Дрейфуса держал себя
подло.
- Помню, - рассказывал при этом Чехов, - мы сидели в Париже в каком-то
кафе на бульварах: Суворин, парижский корреспондент "Нового времени"
Павловский и я. Это было время разгара борьбы вокруг "дела Дрейфуса".
Павловский, как и я, был убежден в невиновности Дрейфуса. Мы доказывали
Суворину, что упорствовать в обвинении заведомо невиновного только потому,
что он еврей, как это делает "Новое время", по меньшей степени, непристойно.
Суворин защищался слабо, и, наконец, не выдержав наших нападок, встал и
пошел от нас. Я посмотрел ему вслед и подумал:
"Какая у него виноватая спина!"
Вероятно, в тот момент у Чехова тотчас сложился рассказ "Виноватая
спина".
Чехов говорил мне, что страдает от наплыва сюжетов, порождаемых
впечатлениями зрительными и слуховыми. Сюжеты и фабулы слагались в его
голове необычайно быстро. Характерный случай рассказывал мне Горький.
Гуляли они с Чеховым по набережной Ялты и разговаривали о большей или
меньшей легкости писательской "выдумки". В это время мимо пробежал черный
кот.
- Вот, - сказал Горький, - придумайте, Антон Павлович, рассказ на тему
"Черный кот".
И Чехов тотчас без раздумья сочиняет рассказ:
В Петербурге на Васильевском острове стоит пятиэтажный желтый дом.
Черная узкая лестница, на которой скверно пахнет кошками. На пятом этаже
дверь, обитая черной порванной клеенкой. Налево от двери в комнатушке,
отделенной дощатой перегородкой от кухни, сидит курсисточка и читает
"Эмансипацию женщин" Милля.
А рядом в кухне старуха прачка стирает белье и разговаривает с
хозяйкой, женщиной еще не старой.
- Нет, ты со мной не спорь! Я женщина старая, бывалая. Что я скажу, то
уж истинная правда. Коли ты хочешь, чтобы кто там ни на есть от тебя не
отстал, то вот мой совет. Поймай черного кота, живым свари его в кипятке.
Вынь у него дужку да ею потихоньку и ткни того, \460\ кого хочешь, чтобы не
отстал. И не отстанет, моя милая. Так и прилипнет - не отдерешь. Ты уже мне
поверь. Я зря говорить не буду. Женщина я старая, бывалая.
И вот курсисточка закрывает "Эмансипацию женщин" Милля и идет ловить
черного кота{4}.
К Горькому и его творчеству Чехов относился с большой симпатией.
Появление каждого нового таланта его радовало. Он старался поддерживать
начинающих писателей. Многих направлял ко мне, почему-то доверяя моему
чутью.
Его собственные критические замечания бывали всегда своеобразны и порой
<> 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 >>>
- -
|
|
