|
|
|
|
- -
- Да, вот... Ты думаешь, я плохой доктор? Полицейская Москва меня
признает за доктора, а не за писателя, значит - я доктор. Во "Всей Москве"
напечатано: "Чехов Антон Павлович. Малая Дмитровка. Дом Шешкова.
Практикующий врач". Так и написано, не писатель, а врач, - значит, верь!
И я поверил и больше ни разу не дернулся до сего времени.
Мы сидели на лавочке в саду, а Бабакай рылся в клумбе. У меня был
кодак, я снял несколько раз Антона, Бабакая, дачу, Антон меня снял. Подошла
Мария Павловна, - сняли и ее. Одна только ее карточка и вышла хорошо. Это
единственный раз, когда Антон Чехов был фотографом. Подошел Бабакай.
- Антон Павлович, какие-то бабы из города в шляпках приходили, я
сказал, что вас нет.
- Хорошо, Бабакай! Это он городских дам называет бабами, отбою от них
нет, - пояснил мне Чехов.
- Судьба твоя такая. Без баб тебе, видно, не суждено. Ты подумай, сам
говоришь: "От баб отбою нет". Служит у тебя Бабакай... Под Новым Иерусалимом
ты /130/ жил в Бабкине, и мальчик у тебя был Бабакин... И сапоги мы с тобой
покупали у Бабурина.
- Да, я и не подумал об этом, все баб... баб... баб... кругом! -
рассмеялся он.
- Нет, еще не совсем кругом, а только что в начале баб. А чтоб
завершить круг, ты вот на этой самой клумбе, которую копает Бабакай, посади
баобаб.
В ответ Антоша со смехом вынул из кармана кошелек, порылся в нем и
подал мне две запонки для манжет.
- Вот тебе за это гонорар. На память о баобабе... Обязательно посажу
баобаб и выпишу его через Бабельмандебский пролив... Бабельмандебский!
Он опять расхохотался.
- Гиляй, знаешь что, - заключил он, - оставайся у меня жить. С тобой и
умирать некогда.
А как любил Чехов степи! Они были постоянно темой наших разговоров,
когда мы оставались вдвоем, и оба мы на этих воспоминаниях отдыхали от суеты
столичной...
Еще в начале нашего знакомства он с удовольствием выслушивал мои стихи
про Стеньку Разина, про запорожцев, которые еще тогда напечатаны не были.
Я уже говорил о том впечатлении, которое произвела на меня "Степь",
напечатанная впервые в "Северном вестнике" в конце 80-х годов. При первой же
встрече я высказал Чехову свой восторг:
- Прелесть! Ведь это же настоящая, настоящая степь! Прямо дышишь
степью, когда читаешь.
- Скучно тебе было читать, скажи по совести!
- Тихо все, читаешь, будто сам в телеге едешь, тихо-тихо едешь.
- Вот оттого-то она и скучна тебе, так и быть должно. Моя степь - не
твоя степь. Ведь ты же опоздал родиться на триста лет... В те времена ты бы
ватаги буйные по степи водил, и весело б тебе было. Опоздал родиться...
Он засмеялся. А потом задумался и, глядя мне в глаза, медленно
проговорил:
- Будет еще и твоя степь. И ватаги буйные будут. Все повторится, что
было... Только мы с тобой не доживем до этого. А будет, будет это... И
Гонты, и Гордиенки, и Стеньки Разины будут... Все будет... И шире и /131/
грознее еще разгуляется. Корка вверху лопнет, и польется; ведь в каждой
станице таится свой Стенька Разин, в каждой деревне свой Пугачев найдется...
Сорвется с цепи - а за ним все стаей, стаей...
Повторение этого разговора было у нас опять в Ялте, через несколько
лет, когда я возвращался из "Нового света" - знаменитого голицынского
виноделия. Антон Павлович был один - он да Евгения Яковлевна. Остальные все
разъехались. Он чувствовал себя в этот день очень хорошо, мы опять гуляли по
саду и разговаривали в кабинете перед открытым окном, глядя на
<> 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 >>>
- -
|
|
