|
|
|
|
- -
Когда я вечером рассказал об этом Савве, тот долго трясся от
заливистого, с бубенчиком, смеха и, вытирая белоснежным платком слезы,
сказал:
- Чему же вы удивляетесь? Вы еще его не знаете - он не только дядю
Костю, он кого угодно может стащить с колокольни... Не любит он пышности и
вообще колокольного звона. Вы читали его "Степь"? Помните там: "по небу
чиркнули серной спичкой". Это он так про грозу, чтоб не очень гремела... Вот
подождите, Илья-пророк припомнит еще ему эти спички! Отомстит ему старик...
Он ведь, как все мужики, - злопамятный.
VII
Как это ни странно, но предсказание Морозова оправдалось, и очень
скоро.
Вечером мы опять вдвоем с Чеховым сидели за чаем на террасе.
Ночь шла зловещая, душная... Темнота так плотно напирала с трех сторон
на террасу, точно хотела выдавить стекла и захлестнуть испуганно гудевшую
десятилинейную лампу. Под ее зеленым абажуром метались /655/ бабочки и,
обжегшись, умирали в судорогах на клеенке стола, уставленного чайной
посудой, которая уродливо отражалась в новеньком серебряном самоваре.
Березы в саду были полны беспокойства; они то стояли совсем тихо, то
вдруг без причины начинали дрожать всей листвой сверху и до самого низу.
Над горизонтом, подминая под себя тусклые звезды, медленно подымалась
огромная туча, черная даже в темноте.
Чехов был в этот вечер как-то особенно грустен и доверчив. От прежней
его раздражительности - при нашей первой встрече - не осталось и следа.
Зажав между костлявыми коленями свои длинные руки, он сидел, согнувшись, на
стуле, против раскрытой двери террасы, и, вглядываясь в темноту сада, точно
споря с кем-то невидимым, кто там находился, медленно говорил:
- Прежде всего, друзья мои, не надо лжи... Искусство тем особенно и
хорошо, что в нем нельзя лгать... Можно лгать в любви, в политике, в
медицине, можно обмануть людей и самого господа бога - были и такие случаи,
- но в искусстве обмануть нельзя...
Он на минуту замолчал, как бы ожидая возражений своего невидимого
собеседника, и, не дождавшись, продолжал:
- Вот меня часто упрекают - даже Толстой упрекал, - что я пишу о
мелочах, что нет у меня положительных героев: революционеров, Александров
Македонских или хотя бы, как у Лескова, просто честных исправников...{655} А
где их взять? Я бы и рад! - Он грустно усмехнулся. - Жизнь у нас
провинциальная, города немощеные, деревни бедные, народ поношенный... Все мы
в молодости восторженно чирикаем, как воробьи на дерьме, а к сорока годам -
уже старики и начинаем думать о смерти... Какие мы герои!
Он посмотрел на меня через плечо, опять согнулся и уставился
немигающими глазами в темноту.
- Вот вы говорите, что плакали на моих пьесах... Да и не вы один... А
ведь я не для этого их написал, это их Алексеев сделал такими плаксивыми. Я
хотел другое... Я хотел только честно сказать людям: "Посмотрите на себя,
посмотрите, как вы все плохо и скучно живете!.." Самое главное, чтобы люди
это поняли, а когда они это поймут, они непременно создадут себе другую,
лучшую /656/ жизнь... Я ее не увижу, но я знаю, - она будет совсем иная, не
похожая на ту, что есть... А пока ее нет, я опять и опять буду говорить
людям: "Поймите же, как вы плохо и скучно живете!" Над чем же тут плакать?
- "А те, которые уже это поняли?" - повторил он мой вопрос и, вставая
со стула, докончил: - Ну, эти и без меня дорогу найдут... Пойдемте спать...
Гроза будет...
Чтобы не оставлять Чехова одного в пустом доме, я спал теперь в
соседней с ним
<> 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 >>>
- -
|
|
