|
|
|
|
- -
/> - Ну, вот, теперь вы стали известным писателем...
А воспитанная на "старых тонах" бенефициантка недоумевала:
- Ведь это хорошо, что он стал известным писателем, - шептала она мне,
- так почему же Тоша (Абаринова) говорит это, точно сообщает ему о болезни
любимой тетеньки?!
Остается еще сказать несколько слов о самом бенефисе.
Перед поднятием занавеса за кулисами поползли неизвестно откуда
взявшиеся слухи, что "молодежь" ошикает пьесу. Тогда все толковали, что
Антон Павлович не угождает ей своей аполитичностью и дружбой с Сувориным. На
настроение большинства артистов этот вздорный, быть может, слух тоже оказал
известное давление: что-де можно поделать, когда пьеса заранее обречена на
гибель?
Под такими впечатлениями началась "Чайка".
Как была воспринята пьеса по ту сторону рампы, писалось уже много раз
очевидцами этого зрелища. Добавляю от себя, что ни одна, кажется, пьеса так
мучительно плохо не исполнялась на сцене Александринского театра и никогда
не случалось нам слышать не только шиканья, но именно такого дружного
шиканья на попытки аплодисментов и криков "всех" или "автора"{10}.
Исполнители погрузились во тьму провала. Но всеми было признано, что над ним
ярким светом осталась сиять Комиссаржевская, а когда она выходила
раскланиваться перед публикой одна, ее принимали восторженно. И если
зрители, пришедшие на бенефис комической артистки вдоволь посмеяться, заодно
хохотали над жестом Комиссаржевской с "коленкоровой простыней" (как
выразился по этому поводу один из мемуаристов), то в этом артистка
неповинна, общее же исполнение "Чайки" не могло способствовать тому, чтобы
заставить эту праздную публику радикально изменить настроение.
Не помню, во время которого акта я зашла в уборную бенефициантки, и
застала ее вдвоем с Чеховым. Она не то виновато, не то с состраданием
смотрела на него своими выпуклыми глазами и даже ручками не вертела. Антон
Павлович сидел, чуть склонив голову, прядка волос сползла ему на лоб, пенсне
криво держалось на переносье... Они \355\ молчали. Я тоже молча стала около
них. Так прошло несколько секунд. Вдруг Чехов сорвался с места и быстро
вышел.
Он уехал не только из театра, но и из Петербурга{11}.
На втором спектакле произошла волшебная перемена: пьесу прекрасно
принимали, раздавались многочисленные крики - "автора", вызывали "всех". О
восторгах по адресу Комиссаржевской и говорить нечего{12}. Но в общем играли
мы "Чайку", конечно, не лучше и во второй раз.
Париж
1926 \356\
А.И.ЯКОВЛЕВ
У ЧЕХОВА В МЕЛИХОВЕ
Во вторник на Святой 1897 года, ясным апрельским утром, мы собрались в
гости к А.П.Чехову и взяли на Курском вокзале билеты до Лопасни{1}.
Прошел слух, что Чехов болен и лежит в клинике. Я пошел на Девичье поле
справиться в клиниках и узнал, что к Пасхе он выписался и уехал к себе в
Лопасню.
Чехова как человека тогда знали мало, и мы, студенты первого курса, его
горячие поклонники, воображали себе его одиноким доктором земской больницы,
пишущим свои рассказы в свободные от службы часы.
Далеко за полдень поезд наш остановился у Лопасни. Напрасно спрашивали
мы мужиков-извозчиков, толпившихся около заднего крыльца станции, где здесь
больница и где живет доктор Чехов. Никакой больницы близко не было. Где же
Чехов?
На помощь нам явился вышедший с вокзала с сумкой через плечо кучер:
- Вы к Антону Павловичу? Пожалуйте, я вас довезу.
- А где же живет Антон Павлович?
- Недалече, верст двенадцать,
<> 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 >>>
- -
|
|
