|
|
Инструкции по эксплуатации На русском языке.
|
|
|
|
|
|
- -
сидел в соседней комнате и перечитывал свои мелкие
рассказы, которые он собирал в сборники{403}. Некоторые из рассказов он
совсем забыл и, перечитывая, сам хохотал во все горло, находя их остроумными
и смешными.
Когда я приставал к нему с напоминаниями о новой пьесе, он говорил:
- А вот же, вот... - И при этом вынимал маленький клочок бумаги,
исписанный мелким, мелким почерком.
Большим утешением в это печальное время был Иван Алексеевич
Бунин. /404/
Среди всех этих тревог и волнений Антона Павловича все-таки не покидала
мысль оставить Ялту и переехать в Москву. Длинные вечера проходили в том,
что нужно было подробно, в лицах, рассказывать всю жизнь театра. Он так
интересовался жизнью в Москве, что спрашивал даже о том, что где строится в
Москве. И надо было рассказывать ему, где, на каком углу, строится дом, в
каком стиле, кто его строит, сколько этажей и т.д. При этом он улыбался и
иногда заключал:
- Послушайте, это же прекрасно!
Так его радовала всякая культура и благоустроенность. Но как врач Антон
Павлович был, вероятно, не очень дальновиден, так как решился перевезти жену
в Москву в то время, когда она еще, очевидно, далеко не была готова к этому.
Они приехали как раз в то время, когда у нас производились весенние
школьные экзамены. Экзамены эти производились в отдельном здании,
выстроенном С.Т.Морозовым специально для наших репетиций на Божедомке. Там
была сцена величиною почти с нашу и маленькая комнатка для смотрящих.
Сюда в день приезда и поспешили прийти Антон Павлович с женой{404}. А
на следующий день Ольга Леонардовна захворала опять, и очень серьезно. Она
была при смерти и думали даже - безнадежна. Антон Павлович не отходил от
больной ни днем, ни ночью, сам делал ей припарки и т.д. А мы, поочередно,
дежурили у него, не ради больной, которая и без того была хорошо обставлена
и куда нас не пускали доктора, а больше ради самого Антона Павловича, чтобы
поддержать в нем бодрость.
В один из таких трудных дней, когда положение больной было особенно
опасно, собрались все близкие и обсуждали, кого из знаменитых врачей
пригласить. Каждый, как это всегда бывает в таких случаях, стоял за своего.
В числе рекомендуемых упоминали одного из врачей, запятнавшего свое имя
каким-то нехорошим поступком в смысле профессиональной этики.
Услыхав его имя, Антон Павлович необыкновенно решительно заявил, что
если пригласят этого врача, то он должен будет навсегда уехать в Америку.
- Послушайте же, я же врач, - говорил он, - за это же меня выгонят из
врачей... /405/
Пока в доме происходил этот разговор, известный деятель театра
Г[иляров]ский, я и один из наших актеров стояли на улице и курили, так как
этого мы никогда не позволяли себе делать в квартире Антона Павловича. У
дома напротив, возле пивной, стояла карета от Иверской{405}. Шел разговор о
том, что молодая жизнь может кончиться. Этот разговор так взволновал
Г-ского, что он заплакал. Чтобы успокоиться, он стал, видимо, придумывать,
что бы ему такое выкинуть. И вдруг без шляпы он перебегает улицу, входит в
пивную, садится в карету из-под Иверской и пьет из бутылки пиво, дает кучеру
Иверской три рубля и просит провезти себя в карете по бульвару. Опешивший
кучер тронул лошадей. Колымага, тяжело подрагивая на ходу, покатила по
бульвару, а оттуда нам приветливо помахивал ручкой Г-ский. Это был тот самый
Г-ский, о котором так любил рассказывать Антон Павлович.
Антон Павлович страшно хохотал, когда ему рассказали об этом.
Одну из шуток Г-ского Антон Павлович очень любил рассказывать.
Однажды, в смутное время, когда часто бросали бомбы и вся полиция была
<> 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 >>>
- -
|
|
