|
|
|
|
- -
а запыхавшиеся гимназисты долго еще
горячились и обсуждали, почему так случилось. /388/
Все севастопольское начальство было уже нам знакомо, и перед отъездом в
Ялту нам с разных сторон по телефону докладывали: "Норд-вест, норд-ост,
будет качка, не будет", все моряки говорили, что все будет хорошо, качка
будет где-то у Ай-Тодора, а тут загиб, и мы поедем по спокойному морю.
А вышло так, что никакого загиба не было, а тряхнуло нас так, что мы и
до сих пор не забудем.
Потрепало нас в пути основательно. Многие из нас ехали с женами, с
детьми. Некоторые севастопольцы приехали вместе с нами в Ялту. Няньки,
горничные, дети, декорации, бутафория - все это перемешалось на палубе
корабля. В Ялте толпа публики на пристани, цветы, парадные платья, на море
вьюга, ветер - одним словом, полный хаос.
Тут какое-то новое чувство - чувство того, что толпа нас признает. Тут
и радость и неловкость этого нового положения, первый конфуз популярности.
Не успели мы приехать в Ялту, разместиться по номерам, умыться,
осмотреться, как я уже встречаю Вишневского, бегущего со всех ног, в полном
экстазе, он орет, кричит вне себя:
- Сейчас познакомился с Горьким - такое очарование! Он уже решил
написать нам пьесу!{388} Еще не видавши нас...
На следующее утро первым долгом пошли в театр. Там ломали стену,
чистили, мыли - одним словом, работа шла вовсю. Среди стружек и пыли по
сцене разгуливали: А.М.Горький с палкой в руках, Бунин, Миролюбов,
Мамин-Сибиряк, Елпатьевский, Владимир Иванович Немирович-Данченко...
Осмотрев сцену, вся эта компания отправилась в городской сад
завтракать. Сразу вся терраса наполнилась нашими актерами, и мы завладели
всем садом. За отдельным столиком сидел Станюкович, - он как-то не
связывался со всей компанией.
Оттуда всем обществом, кто пешком, кто человек по шести в экипаже,
отправились к Антону Павловичу.
У Антона Павловича был вечно накрытый стол, либо для завтрака, либо для
чая. Дом был еще не совсем достроен, а вокруг дома был жиденький садик,
который он еще только что рассаживал.
Вид у Антона Павловича был страшно оживленный, /389/ преображенный,
точно он воскрес из мертвых. Он напоминал, - отлично помню это впечатление,
- точно дом, который простоял всю зиму с заколоченными ставнями, закрытыми
дверями. И вдруг весной его открыли, и все комнаты засветились, стали
улыбаться, искриться светом. Он все время двигался с места на место, держа
руки назади, поправляя ежеминутно пенсне. То он на террасе, заполненной
новыми книгами и журналами, то с не сползающей с лица улыбкой покажется в
саду, то во дворе. Изредка он скрывался у себя в кабинете и, очевидно, там
отдыхал.
Приезжали, уезжали. Кончался один завтрак, подавали другой; Мария
Павловна разрывалась на части, а Ольга Леонардовна, как верная подруга или
как будущая хозяйка дома, с засученными рукавами деятельно помогала по
хозяйству.
В одном углу литературный спор, в саду, как школьники, занимались тем,
кто дальше бросит камень, в третьей кучке И.А.Бунин с необыкновенным
талантом представляет что-то, а там, где Бунин, непременно стоит Антон
Павлович и хохочет, помирает от смеха. Никто так не умел смешить Антона
Павловича, как И.А.Бунин, когда он был в хорошем настроении.
Для меня центром явился Горький, который сразу захватил меня своим
обаянием. В его необыкновенной фигуре, лице, выговоре на о, необыкновенной
жестикуляции, показывании кулака
<> 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 >>>
- -
|
|
