|
|
|
|
- -
той особенной петербургской бенефисной публики, которая, заплатив
тройную плату за места, ищет на сцене вовсе не литературы, а любимой
актрисы, в ослепительных бенефисных туалетах и раздражительно любопытного
зрелища - зрелища и зрелища прежде всего!..
А ее, не угодно ли, угощают пьесой, написанной дерзко наперекор
театральной рутине, да еще, вдобавок, исполненной в том тусклом банальном
тоне, в каком актеры-любители разыгрывают всякие переделки. И г-жа
рутина-публика точно вдруг помешалась от разочарования и с капризной
придирчивостью вину актеров всецело перенесла на автора... Бедному автору
ставилось решительно все в вину, самые простые мелочи!..
На сцене в первом акте, после захода солнца, темнеет.
- Почему это вдруг стало темно? Как это нелепо! - слышу чей-то голос
позади моего кресла.
Во втором акте Треплев (Аполлонский) кладет у ног Нины Заречной
(Комиссаржевская) убитую чайку. Рядом со мной опять кто-то ворчит:
- Отчего это Аполлонский все носится с какой-то дохлой уткой? Экая
дичь, в самом деле!..
В антракте (между вторым и третьим действием) сталкиваюсь в проходе
между креслами с одним превосходительным членом театральной дирекции.
- Помилуйте, - говорю я ему, - разве можно такие тонкие пьесы играть
так возмутительно неряшливо?
Театральный генерал презрительно фыркает.
- Так, по-вашему, это "пьеса"? Поздравляю! А по-моему, это - форменная
чепуха!
Прохожу в буфет и встречаю там знакомого полковника, большого театрала.
Вот, думаю, с кем отведу душу...
- Ну, и отличился же сегодня Сазонов! - негодую я: - Вместо литератора
Тригорина играет доброй памяти Андрюшу Белугина?..{27}
Но миролюбивый полковник раздраженно на меня набрасывается:
- Да-с, и надо в ножки ему поклониться, что еще "играет"! Удивляюсь на
дирекцию - как можно ставить на сцену такую галиматью!..
Возвращаюсь в партер, удрученный до последней степени.
В третьем акте, во время глубоко трогательной сцены между Аркадиной и
Треплевым, в бенефисной публике, бог \67\ весть с чего, вызывает веселое
настроение белая повязка, похожая на чалму, которую мать накладывает на
голову раненого сына (в последнем издании "Чайки" Чехов сделал очень тонкую
поправку в этом месте){28}.
Следующая за ней сцена между Аркадиной и ее сожителем - литератором
Тригориным - прямо великолепна по реализму и оригинальности замысла. Но
сцена разыграна была Сазоновым и Дюжиковой грубо и банально, и момент, когда
Аркадина падает на колени перед Тригориным, показался большинству смешным и
неестественным.
А сцена последней встречи Треплева с Ниной Заречной в четвертом акте?
Она исполнена такого захватывающего лиризма, что ее невозможно читать без
слез, и Нина - Комиссаржевская - начала эту сцену прекрасно; но в конце
сцены незначительная авторская ремарка все испортила. Декламируя монолог,
Нина стаскивает с постели простыню и накидывает на себя, как театральную
тогу - и эта мелочь непредвиденно вызвала в публике глупый хохот. На втором
представлении "роковая простыня" сдана была в театральную гардеробную, но
конец пьесы - этот удивительнейший в своей трагической простоте конец - на
первом представлении пропал, как проглоченная театральная реплика, возбудив
последнее недоумение и... шипение.
"Чайка" кончена, и я выхожу из театра точно в дурмане. Впереди меня
протискивается к выходу литератор Б. Он бледен, как полотно, и на его обычно
многодовольной физиономии написан ужас.
О, как я понимаю этот ужас истинного литератора после того, что
<> 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 >>>
- -
|
|
