|
|
|
|
- -
смутное. Я жил тогда в Одессе, писал в местных
газетах, служил в городской управе. Моя прикосновенность к литературе была
самая скромная: несколько повестушек, не остановивших на себе ничьего
внимания.
Гостила в городе труппа московского Малого театра, и приехал он. Обо
мне он не имел ни малейшего понятия, но ему напел про меня живший тогда в
Одессе его товарищ по таганрогской гимназии - писатель, впоследствии
известный толстовец, П.А.Сергеенко, и привез его ко мне на дачу.
По всей вероятности, он и сам был удивлен незначительностью и
ненужностью этой встречи. Я смотрел на него снизу вверх и ждал от него
чего-то особенного.
Но он был не из тех, что любят производить впечатление. Напротив (это
уж я потом, гораздо позже, разглядел), когда он замечал, что от него ждут и,
что называется, смотрят ему в рот, он как будто старался как можно меньше
отличаться от всех. Он тогда прятал себя.
Поговорили о чем-то местном и случайном, и он уехал, должно быть
пожалев о потраченном времени.
Когда потом, года через четыре, мы встретились в Москве, мы точно в
первый раз увидели друг друга. Одесская встреча не оставила никаких следов.
Сближение наше шло очень медленно, - в этом отношении мы оба были люди
трудные. У меня это происходило скорее от неуверенности в себе, у него же,
как я думаю, от осторожности.
Его всегдашнее спокойствие, ровность, внешний холод какой-то,
казавшейся непроницаемой, броней окружали его личность. Казалось, что этот
человек тщательно бережет свою душу от постороннего глаза.
Но это не та скрытность, когда человек сознательно прячет что-то такое,
что ему неудобно показать и выгоднее держать под прикрытием. Нет, это было
нечто /309/ совсем другое, чего я долго не мог понять в нем, а потом - не
знаю, понял ли, или только придумал для себя правдоподобное объяснение.
Мне кажется, что он весь был - творчество. Каждое мгновение, с той
минуты, как он, проснувшись утром, открывал глаза, и до того момента, как
ночью смыкались его веки, он творил непрестанно. Может быть, это была
подсознательная творческая работа, но она была, и он это чувствовал.
Творчество стыдливо, и у него это было выражено ярче, чем у кого
другого. Никогда он не писал в присутствии кого бы то ни было.
Каждому художнику слова ведомо это ощущение: работая в присутствии
другого, он чувствует, как будто тот слышит его мысли, видит образы,
возникающие в его голове, следит глазами за их чеканкой, отделкой, за всем
интимным процессом творчества. Это - мучительное чувство, которого
обыкновенно не понимают и не признают домашние, близкие.
"Я тебе не помешаю?.." - говорит жена или сестра, садится рядом и
читает книгу и... мешает, потому что мысли и образы стыдятся, бледнеют,
прячутся.
Но я знал писателей, которые свыкались с этим, конечно по
необходимости, за отсутствием места, и работа их теряла в качестве. Я знал
одного, который должен был писать, держа на коленях ребенка, потому что
иначе было нельзя. И это была трагедия, которую он покорно переносил с
улыбкой.
Творческая работа Чехова чужого глаза совсем не переносила, и так как
он творил всегда и даже в непосредственное соприкосновение с жизнью и с
людьми вступал как-то особенно, по-своему, творчески, то ему нужно было
прятать эту работу, и вот почему самые близкие люди всегда чувствовали между
ним и собою некоторое расстояние.
<> 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 >>>
- -
|
|
