|
|
|
|
- -
и
сморщенная. Так он не винил меня! Не винил, а оправдывал, понимал, горевал
вместе со мной. /273/
"...Я чувствовал, что она близка мне, что она моя, что нам нельзя друг
без друга..."
"В последние годы у Анны Алексеевны уже бывало другое настроение... она
выказывала странное раздражение против меня, что бы я ни говорил, она не
соглашалась со мной. Когда я ронял что-нибудь, она говорила холодно:
поздравляю вас".
О, как же! Я помню, как я "поздравила" его, когда он один раз уронил
свою шапку в грязь. Ему, вероятно, вздумалось откинуть по привычке прядь
волос, и он махнул рукой по шапке.
Но ведь я раздражалась больше всего, когда мучительнее, отчаяннее
любила его.
Но и это он понимал и прощал.
Алехин и Анна простились навсегда, в вагоне. Она уезжала.
"Когда тут, в купе, взгляды наши встретились, душевные силы оставили
нас обоих, я обнял ее, она прижалась лицом к моей груди, и слезы потекли из
глаз; целуя ее лицо, плечи, руки, мокрые от слез, о, как мы были с ней
несчастны! - я признался ей в своей любви, и со жгучей болью в сердце я
понял, как ненужно, мелко и как обманчиво было все то, что мешало нам
любить. Я понял, что когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви
надо исходить от высшего, от более важного, чем счастье или несчастье, грех
или добродетель, в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе". Я
дочла и легла головой на книгу.
Я дочла и легла головой на книгу.
Из какого "высшего" надо исходить - я не поняла. И что более важно, чем
счастье или несчастье, грех или добродетель, - я тоже не знала. Знала и
понимала я только одно: что жизнь защемила меня и что освободиться из этих
тисков невозможно, - если семья мешала мне быть счастливой с Антоном
Павловичем, то Антон Павлович мешал мне быть счастливой с моей семьей. Надо
было разорвать душу пополам.
Что он хотел сказать словами: "Как ненужно, мелко и обманчиво было все
то, что мешало нам любить"?
Мне мешало то, что я любила мужа и детей. В этом я не видала ничего
ненужного, мелкого и обманчивого. И что он понял нового - я вообразить себе
не могла. Оставалась все та же безнадежность и безвыходность. /274/
Я ужаснулась, когда увидала, что я сделала с книгой. Надо было спрятать
ее так, чтобы никто не видел. Лучше даже было уничтожить, сжечь. Но перед
этим я еще раз перечла весь рассказ, и, как это ни странно, настроение у
меня сразу переменилось: умиление и нежность вдруг сменились отчаянием и
раздражением.
Я схватила листок бумаги и написала Антону Павловичу письмо. Что я
писала - я не обдумывала. Но чтобы не раздумать послать, я сейчас же пошла и
бросила письмо в почтовый ящик. Уже на обратном пути я пожалела о том, что
сделала. Неласково было мое письмо.
А через несколько дней я получила ответ:
"30 августа, Мелихово.
Я поеду в Крым{274}, потом на Кавказ и, когда там станет холодно,
поеду, вероятно, куда-нибудь за границу. Значит, в Петербург не попаду.
Уезжать мне ужасно не хочется. При одной мысли, что я должен уехать, у
меня опускаются руки и нет охоты работать. Мне кажется, что если бы эту зиму
я провел в Москве или в Петербурге и жил бы в хорошей, теплой квартире, то
совсем бы выздоровел, а главное, работал бы так (т.е. писал бы), что,
извините за выражение, чертям бы тошно стало.
Это
<> 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 >>>
- -
|
|
