|
|
|
|
- -
московские мостовые, кривули узеньких переулков,
знаменитые тупики, эти удивительные Бабьи Городки, Зацепы, Плющихи,
Самотеки, - и чем больше неприятностей говорю я по адресу Москвы, тем
веселей и приятнее становится хмурое лицо Антона Павловича, тем чаще смеется
он своим коротким чеховским смешком. И видно, что и Самотека, и Плющиха, и
даже скверные московские мостовые, и даже мартовская грязь, и серые мглистые
дни - что все это ему очень мило и наполняет его душу самыми приятными
ощущениями.
Запас сведений о Москве у нас обоих обширен, - мы оба учились в
Московском университете. Чехов вдохновляется и говорит:
- А помните?..
И начинает вспоминать знаменитые пирожки "с лучком, перцем, с собачьим
сердцем", которые готовились в грязном переулке на Моховой, кажется
специально для нас, студентов-медиков, работавших в анатомическом театре и
химической лаборатории; вспоминает любезные Патриаршие пруды и миловидные
Бронные и Козицкие переулки, и морщины мелкими складками собираются вокруг
глаз на похудевшем лице, и смеется он веселым, громким, радостным смехом,
каким редко смеялся покойный Антон Павлович. И он, умный человек, мог
говорить удивительно несообразные слова, когда разговор шел о Москве. Раз,
когда я отговаривал его ехать в Москву в октябре, он стал уверять совершенно
серьезно, без иронии в голосе, что именно московский воздух в особенности
хорош и живителен для его туберкулезных легких, и, притягивая науку в
доказательство, говорил, что нам, врачам, не следует быть рутинерами и
упираться в стену и что октябрьская московская непогодь может быть даже
полезна для некоторых больных легких. Нечего и говорить о Московской
губернии и об окрестностях Москвы, - нужно было видеть, с каким восторгом и
торжеством над моим неверием и непониманием рассказывал он мне,
возвратившись как-то из летней поездки в Московскую губернию, как часами
ловил он там /572/ пескарей и окуней, как великолепно отхаркивал мокроту,
какой развился у него аппетит и как прибыл он там в весе что-то около восьми
фунтов за лето.
И все было мило для него в Москве - и люди, и улицы, и звон разных
Никол Мокрых и Никол на Щепах, и классический московский извозчик, и вся
московская бестолочь. Отдышится он от Москвы и от московского плеврита,
проживет в Ялте два-три месяца - и снова разговоры все о Москве. И все три
сестры, повторяющие на разные лады: "В Москву, в Москву", - это все он же,
один Антон Павлович, думавший вечно о Москве и постоянно стремившийся в
Москву, где постоянно получал он плевриты и обострения процесса и которая,
имею основание думать, укоротила ему жизнь.
II
Случалось, мы сговаривались по телефону, и я приезжал к нему по делу -
поговорить об "Яузляре", санатории ялтинского благотворительного
общества{572}, которым он очень интересовался, об устройстве какого-нибудь
народного учителя или земской фельдшерицы, которые приехали лечиться в Ялту
без денег; но деловыми вопросами разговор никогда не кончался. Он ждал меня
в своем кабинете с рассыпанными по полу газетами, - перечитывал он их
великое множество, - с камином, набитым конвертами и письмами, которых он
получал тоже великое множество, и тотчас после деловых разговоров начинал
сообщать мне литературные новости, и говорили мы о новых талантливых
писателях, появление которых он встречал с таким радостным чувством, о
литературных веяниях, о всем том новом, хорошем и дурном, что входило в
литературу и искусство. И лицо его оживлялось,
<> 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 >>>
- -
|
|
