|
|
|
|
- -
Он, отвертывавшийся от политики, весь ушел в
политику, по-другому и не то стал читать в газетах, как и что читал раньше.
Пессимистически и, во всяком случае, скептически настроенный Чехов стал
верующим. Верующим не в то, что будет хорошая жизнь через двести лет, как
говорили персонажи его произведений, а что эта хорошая жизнь для России
придвинулась вплотную, что вот-вот сейчас перестроится вся Россия по-новому,
светлому, радостному...
И весь он другой стал - оживленный, возбужденный, другие жесты явились
у него, новая интонация послышалась в голосе.
Помню, когда я вернулся из Петербурга в период оживления Петербурга
перед революцией 1905 года, он в тот же день звонил нетерпеливо по телефону,
чтобы я как можно скорее, немедленно, сейчас же приехал к нему, что у него
важнейшее, безотлагательное дело ко мне. Оказалось, что это важнейшее
безотлагательное /580/ дело заключалось в том, что он волновался, что ему
безотлагательно, сейчас же нужно было знать, что делается в Москве и
Петербурге, и не в литературных кругах, о которых раньше он исключительно
расспрашивал меня, а в политическом мире, в надвигавшемся революционном
движении... И когда мне, не чрезмерно обольщавшемуся всем, что происходило
тогда, приходилось вносить некоторый скептицизм, он волновался и нападал на
меня с резкими, не сомневающимися, не чеховскими репликами.
- Как вы можете говорить так! - кипятился он. - Разве вы не видите, что
все сдвинулось сверху донизу! И общество, и рабочие!..
И как-то все перевернулось в нем. О том же Меньшикове он говорил мне:
- Читали вы, что написал этот мерзавец Меньшиков?
Я ответил, что Меньшиков был и есть Меньшиков и что у меня не всегда
бывает охота и терпение читать его. А он все волновался и повторял:
- Нет, вы прочитайте, что он в последнем номере пишет.
Стал рассказывать мне о "Новом времени", с которым был связан и о
котором раньше нередко упоминал. О самом старике Суворине он редко говорил
и, когда говорил, косвенно защищал его. Помню, он мне рассказывал, что
возмутительная статья в "Новом времени" по поводу 1 марта, требовавшая чуть
ли не четвертования "злодеев", была помещена в газете без ведома Суворина,
написана Иловайским, но относительно "Нового времени" он не жалел красок.
Рассказывал, какие там дурные люди ведут дело, как там фабрикуется заведомая
ложь, как подкупаются сотрудники, как во время дрейфусовского дела{580}
переделывались и подделывались телеграммы, получавшиеся из Парижа от их
собственного корреспондента, как вставлялись "не" в телеграммы,
выбрасывалось нежелательное, ставились вопросительные и восклицательные
знаки - появлялась в газете совсем другая телеграмма, с противоположным
смыслом.
Здоровье Чехова становилось - в значительной мере, думаю, из-за поездок
в Москву - все хуже и хуже, и мне было трогательно и волнующе наблюдать
эту /581/ просыпающуюся в Чехове веру в близкую новую жизнь, поднимавшееся в
нем новое настроение.
Мы вели частые и долгие споры о литературе, но о произведениях друг
друга говорили редко и как-то стыдливо. Только раз - помню, шли мы куда-то,
- глядя в сторону, Чехов неожиданно сказал мне:
- Прочитал ваш рассказ ("О, мама!"). У вас там как на виолончели
играют.
Тем более поразило меня, когда Чехов, всегда сдержанный в разговорах о
своей литературной работе, неожиданно протянул мне рукопись:
- Вот, только что кончил... Мне хотелось бы, чтобы вы прочитали.
Я прочитал. Это была "Невеста"{581}, где звучали новые для Чехова, не
хмурые ноты. Для меня стало очевидно, что происходил перелом во
<> 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 >>>
- -
|
|
