|
|
|
|
- -
с
которыми ему было хорошо и которых он сам звал, а были и чуждые и
несимпатичные, от которых отделаться он все-таки не мог. /593/
Раз поздно ночью раздается телефонный звонок. Голос Чехова. Я
встревожился.
- Что случилось?
- Плохо, батенька, опять касторку только что пришлось принять.
- А что?
- Да ведь NN же опять весь день просидел.
Дело касалось молодого писателя, жившего вне Ялты, но часто навещавшего
Антона Павловича{593}. Этою же писателя я застал, заехав как-то случайно
днем. Он оживленно что-то рассказывал, а Чехов сидел за письменным столом
мрачнее тучи, с закрытыми глазами, без пенсне.
- Антон Павлович, а можно спросить, длинную вы теперь вещь пишете?
- Листа два.
- Вот и мой рассказ тоже, должно быть, листа в два с половиной будет.
Одев пенсне, Чехов вдруг обращается ко мне:
- А знаете, доктор, здешняя касторка куда хуже келлеровской, сравнить
нельзя.
Когда через несколько минут позвали к обеду, он любезно предложил
посетителю спуститься вниз, пообедать с матерью и передать, что он сейчас
есть не хочет, а, может быть, будет позже. Когда гость ушел, он забегал по
кабинету и полушутя, полусерьезно сказал:
- Вот вам и усиленное питание... И пообедать не имею возможности.
Кто к нему только не ходил, и по каким только делам! Фельдшер, долгое
время присылавший ему для прочтения плоды своей безграмотной музы{593},
приезжает специально в Ялту, чтобы посоветоваться, так как Чехов "тоже
нашего медицинского персонала". Знакомая владелица вновь открывающегося
курорта{593} является с просьбой написать для газет объявление такое, "чтобы
действительно было замечательно". И когда смущенный Антон Павлович клянется,
что он никогда этим не занимался, она смеется и говорит: "Тоже, ей-богу, вы
скажете, самый замечательный писатель и вдруг не можете! Кто же этому
поверит?" Приходил учитель гурзуфской школы, молчаливый человек,
просиживавший часами, покусывая свою бородку. Приходили посоветоваться, как
устроиться получше, как устроить своих /594/ больных, приходили по
выдуманным предлогам, так как в программу пребывания на южном берегу, кроме
посещений Учан-Су, Ай-Петри, массандровских подвалов и прочих
достопримечательностей, входил и визит к популярному писателю. И мешали ему
работать, мешали думать, мешали быть одному. А отказать, защитить себя он не
был в состоянии, не умел, и если не всегда был с такими посетителями слишком
приветлив, то всегда внешне любезен и корректен.
В первое время меня иногда неприятно поражало, когда я слышал, как он в
разговорах, особенно с писателями, высказывал об их произведениях суждения
или проявлял к ним отношение, не соответствовавшее тем мнениям, которые
приходилось от него слышать в их отсутствие. Это же можно сказать и про
многие места в его письмах. Но, присмотревшись внимательнее, я понял, что
это не фальшь, а результат опять-таки его необычайной деликатности и боязни
кого-нибудь задеть, обидеть. И в конце концов и в разговорах и в письмах он
в мягкой, крайне осторожной форме высказывал все-таки свое настоящее мнение.
Может быть, только не всегда все до конца.
Очень много писалось о равнодушии Чехова к общественным вопросам{594},
о его "холодной крови". По натуре своей он не был борцом и сам это
неоднократно повторял. Судя по его рассказам, когда он вступал в жизнь, он
мало интересовался общественными вопросами, но уже на старших курсах его
симпатии и общественные интересы, под влиянием в значительной степени, я
думаю, земско-медицинской
<> 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 >>>
- -
|
|
